Парадокс РПЦ
Современная церковь в России — важнейший продукт модернизации страны.
Фото: Евгений Фельдман — «Новая» |
В нашем обществе трудно найти что-нибудь более консервативное, чем РПЦ. Однако на самом деле современная церковь в России — важнейший продукт модернизации страны. И весь тот православный фундаментализм, который она несет с собой, — типичный признак модернизации.
Сто лет назад русское общество реагировало на модернизацию так же, как другие европейские страны реагировали на нее в XVIII—XIX столетиях. Над верой смеялись, церковь презирали за консерватизм, а из некоторых семинаристов получались самые радикальные революционеры. Одновременно общество, растерявшееся от обилия перемен и нуждающееся в новой духовной опоре, обращалось к светской религии — к вере в светлое коммунистическое будущее.
Многие мыслители — от Федора Достоевского до Эриха Фромма — писали, что человеку трудно переносить свободу. В любом модернизирующемся обществе есть большое число людей, не готовых принять ответственность за жизнь на самих себя, а потому нуждающихся в христианских, националистических или коммунистических духовных скрепах (как это принято ныне называть). Отличие СССР от успешных западных демократий состояло в том, что у нас духовные скрепы имени Ленина—Сталина не подпирали модернизацию, а почти полностью задавили ее. В результате модернизационный проект пришлось с 1985 года реализовывать по-новому, и, соответственно, опять встал вопрос о том, во что будут верить новые поколения людей, растерянных и дезориентированных быстро идущими преобразованиями, которые обществу трудно осмыслить.
Понятно, что наступить на старые коммунистические грабли большинство российских граждан не захотело. Поэтому из сарая пришлось доставать еще более старые грабли — православные. За время господства советской идеологии сформировался миф, будто те грабли обладают совсем иной природой, нежели коммунистические: не бьют по лбу, а, наоборот, «вразумляют».
В этом наше отличие от тех европейских стран, где модернизационный проект реализовался более или менее успешно. Там потребность в духовных скрепах подобного рода стала постепенно отмирать, и человек начал легче переносить свободу. В России же бремя свободы пока спокойно переносит лишь меньшая часть общества, умело адаптирующаяся к переменам. Подчеркнем, что это отнюдь не наше цивилизационное отличие, как принято думать порой, а просто нормальный признак незавершенной модернизации.
В известном смысле мы оказались сейчас похожи не на европейцев, с которыми вместе в свое время начинали преобразования, а на страны исламского фундаментализма. Они в недавнем прошлом тоже попробовали модернизацию. Некоторые из них прошли через социалистическую ориентацию, некоторые — через капиталистическую. Однако, в отличие от стран Юго-Восточной Азии и Латинской Америки, почти все исламские государства оказались в деле модернизации не слишком успешны. Им тоже сегодня приходится идти по второму кругу и, следовательно, искать грабли, которые не бьют по лбу, а «вразумляют».
В общем, мусульмане, пройдя через светские религии, обращаются сегодня к своим фундаментальным ценностям, и мы к своим — тоже. Заметим попутно, что христианский фундаментализм существует в США (особенно на юге), а иудаистский — в Израиле. Но там группы с подобными взглядами занимают маргинальные ниши, поскольку успешная модернизация общества снимает для большинства населения потребность в подобных духовных скрепах.
Не стоит сильно пугаться нашего православного фундаментализма. Нравится он нам или не нравится, но следует признать, что без той или иной духовной опоры растерявшееся в ходе модернизации общество существовать не может. Православный фундаментализм не слопает модернизацию, как это сделала раньше коммунистическая идеология, поскольку в современном российском обществе на первом месте все же стоят ценности общества потребления. А духовные скрепы лишь помогают сохранить чувство собственного достоинства человеку, давно уже предпочитающему соблазны мира сего тому блаженству, которое сулит ему вечная жизнь в ином мире.
