Советское барахло

Спрос на советское барахло, которое стало именоваться этим гордым словом, перерос в моду, но даже на рынке старого хлама мы прежде всего ценим импорт.

На Тишинке, в выставочном зале торгового центра, проходит выставка, куратором которой является известный московский искусствовед и галерист Наталья Сопова. Название – «Made in USSR». Размах широк: от позднесоветского иконописного новодела до примитивных ковриков-гобеленов с пасторальными пастушками. Посередине – соцреалистические васильки и парашютисты. Причем представлены наряду с безвестными или прочно забытыми авторами и известные имена: две Нестеровы, Решетников, Шерстюк, даже Юрий Купер.

Впрочем, интерес к соцреализму уже давно перегорел, любоваться советским лубком стало настолько же банальным, как некогда было стильно глазеть на Иогансона. Быть может, поэтому организаторы не ограничились живописью, а ввели в пространство выставки подлинные вещи 50-х и 60-х и даже представили несколько стилизованных интерьеров, весьма бедноватых на фоне прилавков один за другим появившихся в Москве магазинов советского винтажа.

Спрос на старое советское барахло, которое стало именоваться этим гордым словом, перерос в моду, торговать старыми вещами советской поры стало прибыльным бизнесом.

С носильных вещей он распространился на интерьеры, перекочевал с барахолок на Преображенке или со станции Лианозово в пристойные бутики и галереи, не уступающие по ценам антикварным лавкам. Все это произошло, как всегда, с некоторым опозданием по сравнению с европейской и заокеанской модой, так ведь и советскую специфику нужно учитывать: как в поп-арте – у них Уорхол от переизбытка, у нас Соков от дефицита.

Советское барахло сегодня умиляет. Эти вещи не предполагали ни при производстве, ни при потреблении выбора и сомнений. Это простые и легкие в обращении предметы – без затей.

Кто-то именует по старинке все это китчем, но китч – это такой стиль и такой выбор, предполагающие умысел, а эти вещи дышат как живут. И для их использования не нужны заумные инструкции, потому что каждая такая вещь исполняет лишь одну функцию, и лишь, помнится, радиола «Ригонда» приводила в восхищение простодушных советских покупателей, потому что не только ловила радио, но и крутила виниловые пластинки. Во второй половине прошлого века эти экспонаты уже были архаикой для Европы – ну как чан для собирания дождевой воды у троглодитов пустыни Сахара. Но все это не важно: они, эти скромные предметы, дарили простое счастье доставания их и тихую гордость владения ими – тогда. И вызывают умиленные воспоминания о безмятежных временах у тех, кто помнит золотой век коммунизма, когда не было пресловутой свободы выбора, но зато была вседневная возможность пребывать в сладкой нирване истомной лени и нищего коммунального уюта.

Тогда все читали одну и ту же книгу, которую вдруг выпустил какой-нибудь «Прогресс» – не без прикола название, слушали одну и ту же пластинку, пели одну и ту же песню, разворачивали одну и ту же газету с одними и теми же изо дня в день новостями и радовались одной на всех радостью, пересказывая друг другу одни и те же анекдоты о начальстве. Не то чтобы люди тогда были братья, но относились один к другому с пониманием, как товарищи по приятному отдыху в одном доме отдыха. Ну как у Розанова: посмотрит он на тебя острым глазком, посмотришь ты на него острым глазком… Потому что на периферии жизни для подавляющего большинства населения были такие понятия, как вера в Бога, что много обременяет, или национальное самосознание, наличие которого не предполагал известный фонтан на ВДНХ под названием «Дружба народов», или мелочи интеллектуального рода вроде рассуждений о судьбах мира, потому что у мира была одна судьба, которая давно предрешена.

Нельзя сказать, что любая архаика вызывает сходные ощущения. Римский водопровод скорее восхищает, Колизей удивляет продуманностью, а египетские пирамиды вселяют трепет. Да и сталинские высотки никак не умиляют, а скорее заставляют задуматься о социальном неравенстве в стране, объявившей равенство всех со всеми в нищете и аскезе главным законом и послужившей экспериментальным полигоном для автора романа «1984» – книги, никак не вызывающей милых мыслей. А вот представленные на выставке Музеем физкультуры и спорта довоенные бутсы Хомича как бы проясняют историческую память. Да и экспозиция носит название «Он ушел на войну».

По-видимому, для большей части людей, попавших сегодня под обаяние советского винтажа, как раз в воспоминаниях все и дело. Трудно судить, что ощущают сегодняшние молодые владельцы цифрового DVD при рассматривании лампового приемника военных лет, некогда подлежавшего непременной сдаче, но представители старшего поколения непременно вспомнят, как слушали «Би-Би-Си» под одеялом. А там и танго «Брызги шампанского», и черемуху, и далее по списку…

К тому же наша национальная специфика в том, что сохранилось очень мало не только из палат каменных, но и из обстановки хижин. Нигде в мире, наверное, не топили книгами буржуйки и не разводили костры из обломков антиквариата. Но это от холода и нищеты. А ведь были еще высочайшие кампании по реквизиции, изъятию, уничтожению. Поэтому любая европейская барахолка, буквально забитая самыми немыслимыми штучками, – потребительский рай по сравнению с самым богатым нашим винтажным магазином. И еще одна особенность: на блошином рынке в Париже можно откопать Кустодиева в весьма свежем состоянии, но нельзя найти советский, скажем, радиоприемник. Сегодня же в Москве можно запросто и недорого приобрести «Телефункен» 40-х годов – скорее всего, трофейный. И в этом тоже особенность нашего рынка старого хлама – ведь и тогда, и теперь мы ценим прежде всего импорт.