Зима и музы
18 июля 2012 года известному поэту Евгению Евтушенко исполняется 80 лет.
От лица всех иркутян редакция Бабра поздравляет Евгения Александровича с днем рождения и публикует по этому случаю отрывок из новой книги иркутского писателя Виталия Диксона.
Не избежать обильного цитирования. Единственное оправдание: нижеследующие тексты вряд ли могут претендовать на переиздание.
Итак, примемся за компиляцию, благословясь.
Есть в Иркутске сочинитель детских стишков. Член Союза писателей России. Круглолицый, лохматый, с виду добродушный простяк и весёлый философ, вылитый добрый леший или дедушка-домовой. Лес любит, речку, всякую живность. А ещё лепит из глины игрушки для ребятишек младшего, среднего и старшего школьного возраста: свистульки, зайчики, птички...
И вот однажды слепил он сочинение для взрослых под названием «Ган и Гнус», а сочинению предпослал эпиграф из Евтушенко:
Тут потребуется предварить мои заметки небольшой справочкой: кратенькие отрывки из «Автобиографии» Евтушенко с пространной преамбулой.
«Автобиография» впервые была опубликована в начале 1962 года во французском журнале «Экспресс» и в западногерманской газете «Ди цайт». Её перевели на десятки иностранных языков, а в СССР она стала поводом для гонений на 30-летнего поэта. Прошли срочные пленумы творческих союзов, пленум ЦК ВЛКСМ, собрания в трудовых коллективах чуть ли не по всей стране – и всюду клеймили «предательство» Евгения Евтушенко. А за «клеймением», в сущности, стояло вот что: кое-кому не давала спокойно жить необычайная популярность поэта, независимость суждений, слишком откровенный антисталинистский пафос. Это беспокоило не только советских писателей. Никита Хрущёв откровенно пригрозил поэту на встрече с работниками культуры и искусства 8 марта 1963 года.
Однако самое парадоксальное происходило не в родных пенатах, а за границей. Там «Автобиографию» расценили как прокоммунистическую пропаганду. В ФРГ закрутилась мощная кампания против «Ди цайт». Во франкистской Испании «Автобиография» изымалась из книжных магазинов и киосков, как запрещённая литература. Выступая в Париже через несколько дней после опубликования сочинения Евтушенко, лидер компартии Жак Дюкло, высоко оценив его, заявил, что многие люди, покинувшие ФКП в 1956 году во время венгерских событий, стали снова возвращаться в партию, решительно поверив в положительные изменения, происходящие в Советском Союзе…
Итак, несколько извлечений из «Автобиографии».
«Мой дед по отцу – Ермолай Евтушенко – полуграмотный солдат, был одним из организаторов крестьянского движения на Урале и в Восточной Сибири. Потом он учился в военной академии, стал комбригом и занимал крупный пост заместителя начальника артиллерии РККА. Но даже в военной форме с двумя ромбами в каждой петлице он оставался крестьянином, верящим в революцию так же религиозно, как в бога... Дед был арестован по обвинению в государственной измене в 1938 году».
«Другой дед – по матери: сутулый седобородый латыш Рудольф Вильгельмович Гангнус, по книгам которого изучали геометрию в советской школе. Он был арестован по обвинению в шпионаже в пользу Латвии».
А теперь вернёмся, как говорится, к нашим баранам, а именно: к сочинителю детских стишков Михаилу Трофимову. «Ган и Гнус» – так озаглавил он своё сочинение, напечатанное в газете «Родная земля» (29 апреля 2000 г.) под рубрикой «Без улыбки».
Вдруг явились к нам на Русь
два братана – Ган и Гнус.
Ган был прыткий мальчуган
и немного хулиган.
Он носил большой наган,
был в искусстве не профан,
Ган объездил много стран.
Гнус был трус, носил картуз,
он имел короткий ус,
был не русский, хоть и рус,
изнутри совсем был пуст,
проглотить хотел арбуз.
Был он тонкий, как жердя.
По Святой Руси бродя,
Гнус исколесил всю Русь,
Гнус тогда в великой силе
был на теле у России.
Но сказали Гану: – Ну-с,
ты хоть Ган, но тоже Гнус –
опечатывал «Союз»,
сочинял властям в угоду,
слал презрение к народу.
У тебя вороний нос,
на друзей писал донос.
Предавал и продавал,
в долг копейки не давал.
Все увидели – ты гнус,
Ган и Гнус один союз,
ваша подлая душонка,
вы назвались Евтушенко.
Но поднялся ураган:
Ган удрапал в Ватикан,
Гнус ушёл в другой «Союз»
и обрил короткий ус.
Всё!
Демьяну Бедному и Сергею Михалкову после такой политсатиры – хоть застрелись!
А мы перелистнём несколько страниц иркутской литературной летописи.
В середине 2003 года состоялся 3-й Фестиваль поэзии на Байкале, совпавший с 70-летием Евтушенко, стоявшим у истоков этого поэтического праздника; во время первого фестиваля был восстановлен в Зиме дом, в котором прошло детство поэта, ставший с тех пор Домом поэзии, одним из культурных центров города. Фестивальным сподвижником Евтушенко с самого начала выступал поэт Анатолий Кобенков. В начале 2003 года он издал к своему 55-летию томик избранного. Там есть такие стихи:
До чего же я жил бестолково!
Захотелось мне жить помудрей:
вот и еду в музей Кобенкова,
в самый тихий на свете музей.
Открывайте мне дверь побыстрее!
И, тихонько ключами звеня,
открывает мне сторож музея,
постаревшая мама моя...
Третий фестиваль прокатился по всей области при переполненных залах. Факт!
Но вот прошло две недели, как уехал Евтушенко. И вышел в свет свежий номер уже знакомой «Родной земли» (18 авг. 2003 г.) со стишками, озаглавленными «Музей Евтушенко». Два эпиграфа. Первый:
«Славу добыл я не задарма»...
Понимаем. Ясного ясней –
Хочешь ты, чтоб нищая Зима
Для тебя построила музей.
И второй эпиграф – из Кобенкова:
Вот и еду в Музей Кобенкова,
в самый тихий на свете музей...
Читаем:
Парадоксы времени безумного:
Вот поэт почти безумным стал –
Он себя, кичливого и шумного,
Подсадил на шаткий пьедестал.
О музее личном беспокоится,
Пишет губернатору поэт.
Всё ж сначала надо упокоиться,
А музей уж будет или нет?!
Пашня жизни мусором засеяна.
Светом, добродетелью засей.
Не представить гения Есенина,
Чтоб радел за собственный музей!
Евтушенко прибыл из Америки
И тревогу на Руси забил:
«Как же это? – бьётся он в истерике, –
Я ж в России не был или был?
Я ж когда-то ратовал за Ленина,
Сталину подхлопывал, как друг.
Почему зиминцы ошаленные
Дом поэта разломали вдруг?»
Эй, поэт, подумай по-хорошему,
В тишине поразмышляй сперва:
Почему твой дом полузаброшенный
Растащили люди на дрова?
Но кричит он: «Я за злодеяния
Отомщу своею мощью всей.
Будете, зиминцы окаянные,
Мне при жизни создавать музей.
Стройте и трудитесь хорошенечко,
Это наказанье будет вам.
Сам же я на стройку евтушеночью
Ни рубля, ни доллара не дам!»
...Вот и фотокарточки развешены...
Как же это посреди веков
На своих музеях вы помешаны
С Евтушенкой Толя Кобенков!
Автор стишков – Владимир Скиф, известный куплетист и массовик-затейник, сочинитель вполне взрослых виршей, член Союза писателей России, он же свояк Валентина Распутина. По большому счёту, Скиф как литератор есть ноль без палочки, но если к нолику эту палочку-единичку в лице Распутина приложить, так уже целая десятка образуется, а для крепости к десятке ещё десяток нолей прицепить можно...
Как минимум, два замечания-комментария потребуются, чтобы хоть малость прояснить злободневную атмосферу.
Первое. Ему ли, Скифу, не знать, что уж который год, да «посреди веков» на родине свояка функционирует музей В.Г.Распутина? И фотокарточки развешены, и рекламный ролик (или документальная кинолента) снят и по областному телевидению крутится-вертится: Распутин на родине, Распутин среди земляков, Распутин в музее собственного имени... И ничего. Скиф не возражает, и не взирает на то, что свояк ещё не упокоился.
Второе замечание. Отчего это так возбудился Скиф относительно Кобенкова? Старая принципиальная вражда имеет основание. Но объяснение нынешнему афронту можно найти и в следующем.
К началу III Фестиваля поэзии Союзом российских писателей был издан второй номер альманаха «Иркутское время» со статьёй Кобенкова «Между городом Да и городом Нет», посвящённой Евгению Евтушенко.
Цитирую.
«...Я оказался в Зиме – в той точке, откуда Евтушенко начинался.
Ещё жив был его дядя, ещё многие помнили его школьником, отчего чуть ли не через одного рекомендовались, как его приятели.
Отчитав стихи тем и этим, мы ныряли под крышу гостиницы, глушили себя дешёвым пойлом и затем, послушные ему, мчали по Зиме, кто – за зиминскими Хлоями, кто – в дом Евтушенко.
Я (то ли из-за Хлои, то ли из-за смущения) до этого дома так ни разу и не дошёл, зато один из моих коллег не только дошёл, но и, набражничавшись в нём с евтушенковским родственником, выкрал из него почти продырявленный ржавью горшок, на котором, по велению его воспалённого воображения, должен был восседать во своём младенчестве не кто иной, как ныне известный всему миру поэт.
Кажется, я нашёл минутку-другую, чтобы почти позавидовать этому, как мне тогда казалось, самому удачливому из моих коллег...
Потом по Иркутску поползли слухи, из коих следовало, что поэт такой-то держит на одном из своих стеллажей горшок, на котором восседал, будучи ещё совсем несмышлёнышем, сам Евтушенко, а чуть позже, когда мы уже стали – и физически, и группово – распадаться, сей счастливчик стал бранить Евтушенко почём зря и где ни попадя.
Это вообще тенденция, моветон литературного предбанника, в котором не продохнуть от зависти, неутолённых и неутоляемых амбиций, где общее – брань в адрес тех, кто на виду, кто, в отличие от большинства, случился, получился, состоялся...
Чем более в нашем литературном предбаннике несостоявшихся, тем более в нём... ниспровергателей Евтушенко.
Разумеется, что впереди не кто-нибудь, а стихотворец с горшком. Вчера, не боясь быть смешным, он держал его на заветной полке, сегодня, не страшась прослыть неблагодарным, он метит им в того, из-под чьей заиньки, трепеща от восторга, некогда выкрал.
В литературе, как и в жизни, существует то, что социологи называют толпой – возмущением масс или ропотом черни.
Это она, литературная чернь, никак не может простить себе свой вчерашний восторг по отношению к тому, против которого её сегодня (не вчера ли?) настроили. Это она сжигала чучело Евтушенко, выдавая себя за христианскую паству по всем правилам пещерного варварства.
Это её некогда завели на «ропот возмущения» «румяные комсомольские вожди», блюстители полицейского порядка, числящиеся тружениками по линии идеологической...»
Статью Кобенкова перепечатал добрый десяток местных и центральных газет. Стихотворца с горшком единодушно опознали.
Осталось только назвать имя: Владимир Скиф.
Ему бы учиться, учиться и учиться, как завещал товарищ Ленин, а не засевать мусором «пашню жизни». Но в 60 лет поздно уже, поздно…
А учиться надо – измлада и всю жизнь – не только искусству и жизни как таковой, но и искусству жить. Но вначале, конечно же, надобно знать Слово, русское слово, элементарную грамотность, которая позарез необходима как сочинителям стишков, так и их потребителям, и которая спасёт тех и других от дикости и бескультурья.
...В Зиме, отметившей 70-летие Евтушенко с искренним добродушием и сердечностью, поэту преподнесли в подарок казацкую шашку с гравированной надписью: «Земляку от земинцев».
Печальный подарок.
Из книги «Однажды мы жили…» (Дюссельдорф, 2012)
А Евтушенко псевдоним
