Как Байкал делали великим озером

Несколько лет назад на университетской конференции я слышал выступление одного иркутского медиаменеджера (и одновременно историка), который представил краткий обзор истории печати в наших краях. В 1857 году зародились «Иркутские губернские ведомости». Какое-то время спустя на этот и подобные факты прорастания первых медиа в Сибири отреагировала Петербургская печать.

Выступающий процитировал кусочек тогдашнего столичного отклика. Отклик напоминал известную присказку: «даже самые отсталые слои населения надели джинсы». Столичный газетчик отмечал, как хорошо и как здорово, что газеты теперь появились даже в «стране золотых приисков и реки Амур».

Видимо характерный для XIX века столичный образ Сибири. Во-первых, не «край», не «регион», а «страна». Во-вторых, «золотые прииски и Амур». Дело не в том, что Дальний Восток ментально тогда еще не был отделен от Сибири, и петербуржец, напичканный историями про подвиги знатного фронтирщика Муравьева-Амурского, представляет себе Сибирь через реку Амур. Ну и золотые прииски, конечно. Пушнина уже «ушла», а нефть и газ еще не пришли. Сибирь - страна золота.

Дело в том (и это особенно интересно), что в ментальном образе Сибири нет… Байкала.

Мне давно интересен вот какой вопрос. Когда началось всероссийское, да и всемирное создание и продвижение «бренда Байкала»?

Когда читаешь разнообразные мемуары иркутян XIX – начала XX века, бросается в глаза, насколько обыденно жители Иркутска воспринимали свое соседство с Байкалом. Нет никакого особого пиетета, священного трепета, региональной гордыни. Озеро да озеро – называемое нередко «морем». Где-то даже сожаление по поводу того, что оно есть – желанную транссибирскую магистраль строить неудобно.

Есть у меня ощущение, что бренд Байкала стал уже результатом советского освоения Сибири. Причем, в период, который можно назвать по-сериальному: «СССР: второй сезон». И строительство целлюлозного комбината, до сей поры отравляющего Байкал, если покопаться в деталях, окажется важной вехой создания и раскрутки бренда. И это постмодернистский парадокс какой-то: величие Байкала было «сконструировано» его «убийцей», точнее всем, что вокруг убийцы (БЦБК) - завертелось.

То есть в традиционное державное величие (в том числе и в его экономическую составляющую) Байкал не встраивался. По крайней мере, Амур ему в этом было не победить. Посему о нем особо и не говорили. Но по мере того, как в общественное сознание проникала «природа» и всякие экологизмы, Байкал рос. И ширился.

Интересно было бы поисследовать, что в этом процессе было побочным эффектом властного программирования (власть сделала советский Иркутск городом, открытым для иностранцев, которые «разнесли» про Байкал всему миру), от усилий городской интеллигенции (в первую очередь иркутской), от «писателей-деревенщиков», от шестидесятнических туристов, от т.н. «простых граждан»...

Вот маленький аргумент – от поэзии. В середине 1960-х Пахмутова с Добронравовым пишут целый «Сибирский цикл» (проехавшись по стройкам народного хозяйства). И в нем, если я, конечно, не ошибаюсь, ни одного упоминания о Байкале (есть песня «По Ангаре»). Это как бы «не брендово» в тот момент, ибо уж эта сладкая музыкальная пара наверняка бы вставила в песни Байкал – они всегда реагировали на общезначимые символы.

А вот к перестройке Байкал уже готов для общего употребления. Андрей Вознесенский пишет (и все понимают, что он имеет в виду):

"Когда ты болеешь, все мы больны,
Байкал, ты – хрустальная печень страны!"

Люблю вспоминать это двустишие на утро после «попоек на Байкале», насыщая организм чистейшей байкальской водой.

Сергей Шмидт, Langobard