Невезучая, но счастливая

Ее нашли на одной из улиц Иркутска. Новорожденная девочка была завернута в легкое одеяльце, лежала в старенькой корзинке и громко плакала. Стоял конец декабря 1944 года. Каким-то чудом при минус 30° девочка выжила. Только это испытание судьбы оказалось для нее далеко не последним.

Работницы приюта, выходившие девочку, назвали ее Верой, в графе «день рождения» написали «31 декабря 1944 года». А в три с половиной года от новых родителей она получила другое имя — Наташа, что означает «родная».

У супругов Алексеевых уже был взрослый сын, но они мечтали о дочке. И домой в Читу из иркутского детского приюта вернулись с худенькой, но очаровательной, смышленой и шустрой девчушкой.

Через два года семья переехала в Архангельск, чтобы история появления их дочери так и осталась тайной.

Сверчок на лучинке

«Сколько себя помню, всегда была сверчком на лучинке, — улыбаясь, рассказывает Наталья. — Брат привез с фронта парашют, мне из него сделали балетную пачку, потом родители где-то достали пуантики, и в шесть лет я пошла заниматься в балетную студию. Потом были легкая атлетика, спортивная гимнастика, музыкальная школа, кружок по рисованию — везде успевала. А зимой еще «снегурочки» (это коньки так назывались) на валенки привяжу и — бегом на каток».

Однажды, когда Наташа с девчонками каталась на коньках, у нее вдруг отказала правая нога — девочка почему-то ее больше не чувствовала. Она упала. Потом в школе вдруг перестала слушаться правая рука, и Наташе пришлось научиться писать левой. Слабые мышцы то и дело отказывали, вызывая очередное падение и как следствие — травму. Наташа регулярно попадала на операционный стол.

«Точный диагноз мне поставили только в двадцать шесть лет — миелит: наследственное заболевание мышц и их постепенная атрофия, — говорит Наталья. — Я гадала, откуда эта напасть взялась. У родителей ничего подобного нет, бабушки с дедушками тоже были здоровы. Вот тогда маме и пришлось признаться. Помню, как, плача, она рассказала о моем происхождении, или, точнее, о том, что о нем ничего не известно. Меня как током ударило. Мои обожаемые и любимые мама с папой, оказывается, не родные! Я посмотрела документы на усыновление, послушала, как в Иркутске на морозе меня нашли случайные прохожие…»

«Смотри, урод едет!»

С шестнадцати лет она стала ходить с тросточкой, через семь лет — на костылях, а в 45 села в коляску. Но живчик, всегда сидевший внутри нее, не давал спокойно жить. Сразу после школы Наташа пошла работать и поступила на заочное отделение факультета живописи Московского института имени Крупской. Правда, на четвертый год обучения слишком много времени провела в больницах и не успела вовремя сдать свои работы. Потом упорно пять лет пыталась поступить в Ленинградский институт живописи, скульптуры и архитектуры им. Репина и в 26 лет стала-таки его студенткой. Инвалидность не брала, потому как знала: инвалид не мог быть студентом обычного вуза. Училась наравне со здоровыми и юными. На костылях ходила в архив, ездила на сессии в Ленинград и через шесть лет окончила институт с красным дипломом.

В родном Архангельске вела кружок во Дворце пионеров, читала лекции. А потом еще три года училась в Ленинградском институте имени Герцена, да смерть мамы ее подкосила. У Натальи случился инсульт.

— Я четыре года выкарабкивалась, — говорит она. — Но продолжала рисовать. В это время в Архангельске объявили конкурс на проект мемориала погибшим в Афганистане. Я кое-как сползала с кровати и рисовала на полу. Мемориал в городе стоит, мои идеи были использованы, а ребята-«афганцы» за это коляску мне новую подарили.

Однажды я услышала о том, что в городе организуется марафон. Все! Я ночь не спала! Попросила соседского парнишку Пашу спустить коляску с четвертого этажа. Никто не думал, что я скажу: «Дайте номер, я поеду». Все бежали, а я проехала свой первый километр. Руки были багрового цвета. Но главное — я поняла, что могу. И окружающие в большинстве своем хорошо восприняли появление на трассе человека на коляске. Всякое, конечно, бывало. «Вон, смотри, урод едет!» — крикнет какой-нибудь подросток. Хотелось тут же уехать домой, спрятаться ото всех подальше, забиться в свой угол. А потом думаю: «Да ну их!» У меня после того километра жизнь перевернулась. Благодаря гонкам я выхватила у болезни пару десятков лет, врачи говорят: «Ты за уши подняла себя».

Новая страсть

Прогрессирующая миопатия, инсульт, почти полная прикованность к постели… Она опять выкарабкалась, но на этом беды не закончились. В 1992 году у Натальи Ивановны обнаружили злокачественную опухоль… «У врачей глаза на лоб полезли: в декабре мне сделали операцию, а в мае я пошла на марафон Победы и проехала 10 км. Потом постепенно прибавляла дистанцию и в 1997 году прошла всю дистанцию — 42 км, — с гордостью рассказывает Наталья. — С тех пор проехала уже 16 марафонских дистанций».

Наталья Ивановна не просто участвует, она побеждает. На ее счету несколько побед в московском, сибирском, нижегородском, питерском марафонах. Недавно опять вернулась с кубком за первое место и премией в 10 тысяч рублей из Омска. Деньги на дорогу накопила, откладывая с пенсии по 200–300 рублей, за две тысячи продала одну из своих картин и отправилась в Сибирь одна, без сопровождения. «По трассе ехала почти вслепую, зрение у меня стало садиться, а из-за миопатии хрусталик нельзя поставить, слишком слабые мышцы, — говорит спортсменка. — Но ничего, добралась. Это в прошлом году в Москве перевернулась так, что организаторы думали, я сойду с дистанции. Ничего подобного. Подняли — и дальше поехала. Сейчас вот хочу съездить сначала на Московский марафон, потом в Королев, а затем в Питер на фестиваль танцев на коляске. С гонками надо заканчивать, все-таки мне уже за 60. Марафон — физический и довольно грубый спорт, а танец — это эстетика, красота, даже в коляске ты можешь показать пластику движений. Танцы — это же чудо! Вот только пары у меня пока нет. Скоро пройдет отбор для поездки в Японию на фестиваль танцев на коляске, и, если там будут участвовать одиночки, обязательно поеду. Я и загранпаспорт уже сделала».