Другая Раневская
27 августа Фаине Георгиевне исполнилось 110 лет
«Я родилась в семье небогатого нефтепромышленника», — писала Ф.Г. в автобиографии. И это ей сходило с рук!
Фаине восемь лет. Заходит к маме в комнату, а та, обычно тихая, сдержанная, громко плачет. Уронила голову на подушку и плачет в неподдельном горе. Девочка пугается и тоже плачет. На коленях матери — газета: «…вчера в Баденвейлере скончался А.П. Чехов». В газете — фотография человека с добрым лицом. Фаина бежит искать книгу Чехова. Первой попадается «Скучная история».
И на этом кончилось ее детство.
Фаине двадцать лет. 1916 год. Едет в Москву «поступать в артистки». Без разрешения родителей.
На актерской бирже труда берут в массовку на летний сезон в Дачный театр. А осенью того же года — Керчь.
В Керчь ей мама (тайком от отца) высылает деньги. Как-то Фаина заходит в банк за переводом, и ветер вырывает из ее рук ассигнации. Она смотрит вслед улетающим банкнотам и говорит: «Как грустно, когда они улетают!». (По другой версии, Ф.Г. сказала: «Как красиво летят!».) Ее спутник, местный трагик, восклицает: «Да вы же Раневская из «Вишневого сада»! Только она могла так сказать!».
Когда дочке таганрогского небогатого нефтепромышленника Фаине Фельдман пришла пора выбирать псевдоним — решила взять фамилию чеховской героини.
Так родилась Раневская.
С Юрием Валерьевичем Данилиным мы работали в «Комсомольской правде». Он был первым заместителем главного редактора. Я знаю, что Данилин дружил с Раневской. И вот на днях встречаемся с Ю.В., пьем кофе, и я включаю диктофон.
«Учусь в девятом классе, живу в Омской области и приезжаю в Ленинград, на съемки фильма «Осторожно, бабушка!», где снималась Ф.Г. Нет, ты только представь: являюсь черт-те откуда, неизвестно кто… Сунул нос за дверь, и она, не выясняя, кто и зачем, строго сказала: «Закрой и не мешай!». Не смея ослушаться, все-таки успел пролепетать: «Театр гибнет без психологизма…». Дверь тут же распахнулась. «Ты кто такой?» — спрашивает Ф.Г. Рассказываю ей, что мы у себя в школьном театре «осуществляем реформу»: тонкий психологический рисунок и никакого заламывания рук…». — «Прерывала?». Ю.В. смеется: «Нет, но повторяла все время: «Ужас какой». Правда, не ругательно, а с сочувствием».
Через два года Данилин приехал поступать в МГИМО. Жил на Казанском вокзале. Раневской сказал, что у родственников. Не поступил. Перед отъездом пришел «поплакаться».
Раневская в ужасе. Мальчик! Один! Проехал три тысячи километров! Из поселка Москаленки Омской области! И — не поступил в институт? Говорит: «Такого быть не должно. А экзамен ты сдавал?». — «Сдавал». — «А оценку тебе поставили?» — «Поставили». — «Какую?» — «Хорошую». — «А в чем же дело?» — спрашивает Ф.Г. И тут же: «Дай какой-нибудь телефон!». Звонит: «Это Раневская». На другом конце провода человек начинает ей перечислять, с кем из знаменитостей знаком и кому какие оказывал услуги. Слушает, молчит, лицо каменеет. Наконец говорит в трубку: «Простите, простите меня, глупую, я не знала, что лизать жопу — это профессия, я думала: мазохизм». (Документы в МГИМО на другой день Данилину, нет, не вернули — выкинули. Помогла!)
Ю.В.: «Так вот, Раневская. Великий человек. А что, ты думаешь, она мне говорит? «Ну как это? Как ты поедешь домой один?». Я ей: «Ну ладно, сюда же приехал!». Она: «Нет! Поедем вместе!». Взяла за руку и повезла на вокзал. За руку подвела меня к вагону. Лично обошла все купе. И всюду произнесла речь: «Мальчик едет один. Может потеряться. Отстать от поезда». Весь вагон торжественно ее заверил, что ничего со мной не случится. Проводнице сказала: «А если случится — найду и убью!». И сказала это голосом мачехи из «Золушки».
Перед войной в Москву вернулась Марина Цветаева, и Раневская, получив пять тысяч (тогдашнюю зарплату), поехала к ней. Говорит: есть деньги, хочу поделиться. Пачка денег в сумке, в банковской упаковке. Пытается незаметно ее разорвать, чтобы поделить пополам. Цветаева не поняла и взяла всю пачку: «Фаина, спасибо, я знала, что вы добрая!».
Много лет спустя, рассказывая эту историю Марине Нееловой, добавляет: «Какое счастье, что я тогда не успела поделить пополам, что отдала все! После ее смерти на душе чувство страшной вины за то, что случилось в Елабуге!».
В 1953 году записала: «Мне всегда было непонятно: люди стыдятся бедности и не стыдятся богатства».
Между тем денег у нее чаще нет, чем есть. И деньги ей всегда мешают. («Я знаю самое главное, я знаю, что лучше отдавать, чем хватать».)
В кино только эпизоды. (Кроме «Мечты».) Любила свои коротенькие роли, особенно спекулянтку в «Шторме» и тапершу в фильме «Александр Пархоменко». Но ролей было так мало, что чувствовала себя «пианистом, которому отрубили руки». Как-то подсчитала: за пятьдесят лет — восемнадцать ролей в театре и двадцать в кино.
Да, страдала, что ролей мало. Но больше страдала от пустых ролей.
Мешали собственная разборчивость, порядочность, врожденная брезгливость? Не знаю. Быть может, помогали?
Восемнадцать ролей в театре, двадцать в кино. По цифрам — мало. А по тому, что сделала, — очень много. Русская «мамаша», украинская кулачка, американская миллионерша, фашистская фрау Вурс, местечковая стяжательница… Много ли чего — такого уровня — в советском искусстве?
Когда ушли из жизни актеры Вадим Бероев и Осип Абдулов, отказалась от своих — самых любимых! — ролей в «Странной миссис Сэвидж» и чеховской «Драме». Партнеры для нее — «сотворческие родственники». (Анатолий Адоскин как-то заметил: «Сценическая жизнь Раневской была не иллюзорной, а ее собственной, и если из нее уходил друг, партнер, то безвозвратно и навсегда уходила за ним она сама».)
Не признавала слова «играть». Говорила: «Пусть играют дети. Пусть музыканты играют. Актер на сцене должен жить».
…И не надо о ней — как об одинокой, несчастной старухе.
Если бы Раневская была несчастной в жизни, откуда бы взялась спасительная — именно своей счастливостью! — сила ее искусства?
Несчастье — в натуральном своем виде — непродуктивно, бесплодно.
