Последняя ошибка первого синоптика

Старания "Генерала Шторма" во время Крымской войны не помогли нашим войскам отстоять Севастополь, но помогли французским ученым создать первую в мире метеослужбу.

Почувствовать бурю

Составление любого метеопрогноза начинается с того, что на карту наносят данные о текущей погоде в самых разных местах. Чтобы переносить информацию в достаточной степени оперативно, нужен по крайней мере телеграф. И как только в 1832 году барон Павел Шиллинг (1786-1837) - изобретатель, востоковед и чиновник российского МИДа - продемонстрировал работу первого электрического телеграфа, немедленно возник проект метеослужбы. Его выдвинул российский физик Адольф Яковлевич Купфер (1799-1865). Он предложил использовать телеграфную связь, чтобы заранее предупреждать о бурях, которые могут вызвать наводнение в Петербурге. "Бури сии обыкновенно приходят к нам с запада и бывают чувствуемы в Ревеле за несколько часов раньше, чем в Санкт-Петербурге", - писал он в министерство финансов.

Министерство финансов выделило двадцать тысяч рублей на создание сети метеорологических станций. К 1849 году на территории Российской империи их насчитывалось пятьдесят четыре, больше, чем в любой другой стране мира. Только их не подключили к телеграфу. По приказу Николая I (1796-1855) телеграф стал военной тайной как передовая стратегическая технология. Пока другие страны опутывались телеграфными проводами, у нас работала только сверхсекретная линия правительственной связи под Дворцовой площадью - между царскими апартаментами и зданием Военного министерства. В результате, когда началась Крымская война (1853-1856), телеграфная связь между Петербургом и Севастополем отсутствовала. Впрочем, у осаждавших город англичан и французов телеграф был, а метеорологов не было. Поэтому страшная буря 14 ноября 1854 года едва не стала для них катастрофой.

"Духовенство все просило, чтоб француза затопило"

Так пелось в солдатской песне, слова которой приписывают Льву Николаевичу Толстому (1828-1910). Дальше там поётся, что начальство не сумело использовать тот ущерб, который буря нанесла союзникам. Но буря была, да ещё какая! Настоящий ураган, со скоростью ветра больше 120 км/ч. Он налетел внезапно. Как писал очевидец, корреспондент "Таймс" ("Times"):

...Мы вдруг услышали приближающийся резкий вой, и страшный треск ломающегося дерева и рвущейся ткани. Жердь нашей палатки сломалась посередине, как стеклянная. Нас тут же придавило складками мокрого холста. Выбравшись наружу, я увидел, что весь лагерь придавлен к земле. Воздух наполнился одеялами, шапками, плащами, куртками, и даже столами и стульями. Как осенние листья, наши макинтоши, килты, каучуковые ванны и простыни неслись по ветру в сторону Севастополя… Арбы и телеги перевернулись, а люди и лошади, сбитые с ног, катались по земле. Половина лошадей нашей кавалерии разбежалась.

И до бури дела союзников шли неважно. Взять город с ходу не удалось, бои за Севастополь шли уже второй месяц, ночи становились всё холоднее. Тёплых вещей не хватало: хотя они имелись в продаже, у большинства не было денег их купить. Жалованье для армии никак не везли из Лондона. По сведениям Адмиралтейства, оно находилось в пути, на борту винтового транспорта "Принц", вместе с драповыми шинелями и шерстяными одеялами. Этот пароход вошёл в историю как "Чёрный принц".

14 ноября он показался в виду Балаклавы и дал залп из пушек, прося помощи у более крупных кораблей. Но те не успели до урагана выйти в море и теперь им оставалось только бросить все якоря, чтобы покрепче вцепиться в грунт. Команды задраили люки и спрятались в трюмы. Сила шторма доходила до 11 баллов. Старые моряки говорили, что такое они видели только у мыса Горн. Но там не приходилось выдерживать шторм на рейде. В Евпатории лучший французский фрегат "Генрих IV" швырнуло на пляж с такой силой, что сломался вал гребного винта. Ещё хуже было в Балаклавской бухте. Там в тесноте на якорной стоянке сгрудилось целых три флота: военные, транспортные и торговые суда вперемешку. Семь кораблей волны выбросили на берег и десять - разбили друг о друга. Четыреста человек унесло в море. Несчастный "Принц" пошёл ко дну вместе с пятьюстами тысячами золотых фунтов солдатского жалованья.

Затем настала черная ночь с дождём. После некоторого затишья ветер переменился с юго-западного на восточный и началась пурга. Очевидно, в это время над Крымом проходил центр циклона. Досталось и Севастополю: там сорвало крыши нового здания арсенала и многих частных домов. И всё же союзники завидовали севастопольцам - у тех были хотя бы казармы и форма по сезону. А французам и англичанам стало некуда деваться от непогоды. Окопы превратились в каналы, палатки унесло ветром, дороги развезло, подвоз боеприпасов и продуктов из Балаклавы на полмесяца прекратился. Стога сена плавали по морю у Балаклавской бухты, а под Севастополем лошади с голода грызли друг у друга хвосты. Солдаты на позициях пухли от цинги, пока на складах в Балаклаве лежали сотни бочек с лимонным соком. Среди турецких солдат началась эпидемия холеры. Если бы в этот момент из Петербурга прибыла гвардия, имевшая нарезное оружие, интервенты были бы изгнаны навсегда.

Специалист по насекомым, грызущим свинцовые пули

Военным министром Франции был тогда маршал Жан-Батист Вайян (Jean-Baptiste Philibert Vaillant, 1790-1872). Он воевал ещё в 1813-м, и под Кульмом попал в русский плен. Бонапарт воспитывал своих офицеров в духе уважения к наукам, столь полезным в военном деле. И, став особой, близкой к императору Наполеону III, Вайян с удовольствием вступил в Академию наук. Он обожал заседания Академии и делал там доклады на любые доступные ему темы. Например, о том, что в Крыму обнаружены насекомые, питающиеся свинцом. Оказывается, эти твари под Севастополем погрызли ружейные пули. Что бы настоящие академики ни думали о докладах Вайяна, приходилось его терпеть. Так вот, этот учёный муж заметил, что утром 14 ноября в Париже тоже был сильный дождь. Вайян вызвал директора Императорской парижской обсерватории, знаменитого астронома Урбена Леверье (Urbain Jean Joseph Le Verrier, 1811-1877). Астрономия в те времена отвечала за всё происходящее в небе, в том числе и за погоду.

"Императорским" в парижской обсерватории было только название. Она уже давно влачила жалкое существование. Лишь один Леверье придавал французской астрономии блеск. В 1846 году он открыл "на кончике пера" неизвестную планету Солнечной системы. Изучая неправильности в движении Урана, Леверье пришел к выводу, что их причиной является неизвестная прежде планета, находящаяся за пределами урановой орбиты. Однако для проверки гипотезы, астроному нужен был телескоп большой мощности. Такого в Париже не было. Тогда Леверье обратился к иностранным астрономам, предоставив им все результаты своего вычисления. Из Берлина и Петербурга пришли письма с поздравлениями - новую планету обнаружили в первую же ясную ночь. Назвали её Нептуном, чем обидели Леверье. Он-то считал, что планета должна называться в его честь. Носят же кометы имена Энке (23P/Enke) или Галлея (1P/Halley).

Маршал поручил астроному установить, что случилось 14 ноября и можно ли было это явление как-то предвидеть. Леверье попросил своих коллег из разных стран сообщить температуру, давление, влажность воздуха, силу и направление ветра, наблюдавшиеся 12, 13, 14, 15 и 16 ноября. Только сведения российских метеорологов Леверье не мог запросить лично. В Петербург Купферу написал бельгиец Ламбер Кетле:

Не откажите в любезности написать мне несколько слов и сообщить, можете Вы или нет дать сведения, о которых просит г. Леверье… Так как он, по-видимому, торопится, то, конечно, дело идет лишь о данных С[анкт]-Петербурга и тех, которые Вы можете без труда дать из других мест.

Купфер не задумываясь выслал Леверье данные по Петербургу и Москве. Живи он в 1914 году, ему бы несдобровать. Но учёные XIX века иначе относились к понятию патриотизма и верности родине. Скажем, Майкл Фарадей (Michael Faraday, 1791-1867) на вопрос, может ли он сделать аппарат для отравления русской армии удушающими газами, ответил, что задача выполнимая, но заниматься этим он ни за что не станет. В переписке между собой учёные разных стран называли Крымскую войну не иначе как "мерзкой". К тому же Купфер понимал, что у Леверье не получится ввести метеослужбу в строй быстро, а тем временем война закончится. Так что стоило помочь коллеге - другого случая для организации международной службы погоды могло и не представиться.

Леверье получил более 250 писем со всей Европы. Выяснилось, что ураган был делом циклона, который 10 ноября засекли в Испании, 11-го - в Южной Франции. 12 ноября в Вене прошёл очень сильный дождь. В течение 13 ноября циклон преодолел Карпаты и, с каждым часом набирая мощь, обрушился на Крым. 16 ноября он угас в горах Кавказа.

Леверье доложил Наполеону III, что приход циклона можно было бы предсказать за сутки и передать прогноз в Крым по телеграфу. Тогда император поручил Леверье претворить проект в жизнь. Ко 2 июня 1855 года ученый наладил работу тринадцати постоянно телеграфирующих станций. К тому моменту была израсходована сумма в 97 500 франков, выданная императором Наполеоном III на организацию метеорологической сети. Теперь оставалось выделить бюджет для её постоянного функционирования. Но не тут-то было. Севастополь никак не сдавался, Франция залезла в долги, и средств на метеорологию не нашлось.

После заключения мира интерес мировых держав к метеорологии быстро угас. Ураганы теперь несли убытки коммерсантам, императоров это не волновало. Леверье понимал, что для составления надежных прогнозов, которые можно было бы публиковать в газетах, мало 13 станций во Франции. Кроме того, циклоны приходят с севера и юга, следовательно, нужна дружественная метеорологическая сеть в Англии и Испании. Даже из России погода иногда приходит в Европу, что обычно происходит при передвижении областей повышенного давления, которые позже назовут антициклонами. Для сбора необходимой информации нужен обмен метеорологическими данными между всеми странами.

Вот здесь-то Леверье и Купфер разыграли свои правительства, обмениваясь письмами о том, как много средств якобы выделяется у них на метеорологию. Французский астроном со ссылкой на письма Купфера доложил, что Николай I потратил на метеорологию 200 тыс. золотых рублей, а Александр II (1818-1881) - ещё 200 тыс. Это произвело впечатление на Вайяна, и дело двинулось.

И всё же Наполеон III никак не разрешал Леверье публиковать штормовые предупреждения. Император не хотел брать на себя такую ответственность. Да и сами ученые-метеорологи сомневались, достаточно ли достоверны их предсказания. Теория циклонов ещё не разработана, антициклоны вообще только что открыли. Большинство склонялось к тому, что надо публиковать карты с распределением температур и давлений на текущий момент, а выводы пусть делают читатели. Иначе рассуждал глава Метеорологического департамента Бюро торговли Великобритании Роберт Фицрой (Robert FitzRoy, 1805-1865).

Тот, кто придумал слова "прогноз" и "синоптик"

Отправляясь вторично в кругосветное плавание, капитан океанографического корабля "Бигль" (HMS Beagle) Фицрой просил Адмиралтейство подыскать ему пассажира - "порядочного, образованного и учёного джентльмена". Это вовсе не считалось капризом. Адмиралтейство придерживалось мнения, что молодой капитан, обедая со своими офицерами, допускает фамильярность, которая ведёт к неповиновению. Но не обедать же пять лет в одиночку! Вот для чего на корабле нужен учёный джентльмен. Сам Фицрой был отличник: он сдал выпускные экзамены в Королевском морском колледже (Royal Naval College) на 100 баллов, чего прежде никогда не бывало. Пассажира искали в Кембриджском университете (University of Cambridge), и нашли 22-летнего выпускника Чарльза Дарвина (Charles Darwin, 1809-1882).

Фицрой был, как все тогдашние моряки, верующий. Ему очень нравилось, что Дарвин по образованию учёный богослов. От атеиста ничего хорошего ждать нельзя. И вдруг этот богослов, с которым Фицрой обедал на протяжении пяти лет, заявил, что человек произошёл от обезьяны. Эта мысль очень обидела капитана. И хотя Дарвин говорил, что он тоже верующий и не надо понимать Библию так буквально, Фицрой всегда жалел, что пригрел змею на груди.

После великолепного плавания командир "Бигля" стал капитаном первого английского винтового военного корабля, вице-адмиралом, членом парламента, губернатором Новой Зеландии. Ему было 55 лет, когда он заинтересовался метеорологией. "Пусть наши предсказания не всегда верны, - говорил Фицрой министру торговли, - но если сбудется хоть одно и спасется хотя бы один корабль, мы сохраним жизни наших моряков". Вообще-то предсказания погоды не входили в обязанности Фицроя. Он должен был обобщать статистику по ветрам в разных частях мира и составлять предписания, чтобы штурманы могли выбирать самые быстрые и безопасные маршруты. Министр сказал вице-адмиралу: "Хорошо, публикуйте предупреждения, но под вашу личную ответственность".

С 5 сентября 1860 года в "Таймс" начали появляться ежедневные метеосводки. Фицрой и трое его сотрудников утром получали метеорологические телеграммы с 24 английских и зарубежных станций. К 11 часам у них обычно была готова синоптическая карта. Это слово придумал Фицрой, от греческого "синопсис" - "видный весь сразу". На основе анализа карты получалась сводка, позволявшая составить предсказание, название для которого - "прогноз" - тоже придумал Фицрой. Анализируя данные о состоянии неба, метеорологическое бюро наносило на карты облачность, и получалась картина, напоминающая снимок со спутника. По мнению вице-адмирала, погода создавалась в результате конфликта тропических и арктических воздушных масс, сцеплявшихся друг с другом в облачных вихрях. Пути следования циклонов определялись не расчетами, а эмпирическими соображениями.

От этого ложными оказывались более трети предсказаний, что сделало метеорологов мишенью всеобщих насмешек. Боялись острить только в присутствии моряков - те относились к Фицрою с большим уважением. А в обществе к разговорам о погоде прибавились остроты в адрес синоптиков. Над ними издевались газеты, в том числе и те, что сами печатали прогнозы и тем увеличивали свою подписку. Вот как прошлась по Фицрою "Таймс" 11 апреля 1862 года:

Не претендуя на доверие в результате случайного успеха, мы слагаем с себя всякую ответственность за слишком частые неудачи, ожидающие эти прогнозы. На прошедшей неделе природа с особым удовольствием ставила науку в тупик.

Из приличия статья заканчивалась обращением к метеорологам: "Не сдавайтесь". Фицрой и не думал сдаваться, но он принимал обидные слова близко к сердцу.

Почему газеты позволяли себе такое в ущерб своему же авторитету? Причина в том, что из-за штормовых предупреждений большие люди стали нести большие убытки. Моряки оставались в порту вместо того, чтобы возить грузы или ловить рыбу. Судовладельцы считали, что только теряют от этого деньги. Особую досаду вызывали у них ложные штормовые предупреждения. По мнению хозяев, "это у моряков такой новый повод, чтобы торчать на берегу". Предпринимателей почему-то не утешало, что в большинстве случаев шторм действительно случался, а они не несли убытков и не лишались имущества. Очевидно, у хозяев своя арифметика.

В 1865 году английские телеграфные линии нанесли Фицрою удар в спину: они "из экономии" отказались от обмена данными с иностранными метеорологами. И это весной, когда погода так трудно предсказуема! Прогноз на 25 апреля был особенно неудачен. Бюро обещало легкий бриз и туман, а на самом деле дул шквальный ветер, который нанес серьезный ущерб. Очевидно, Фицрой был обманут теплой и спокойной обстановкой в юго-восточном секторе циклона и не предвидел появления холодного фронта. Существование атмосферных фронтов вообще будет установлено только в годы Первой мировой войны (1914-1918). И все же глава метеорологического департамента считал себя в ответе за этот провал. Весь вечер 29 апреля он читал газеты с описанием последствий бури. После бессонной ночи Фицрой поднялся с постели, поцеловал спящую дочь, а затем ушел в туалетную комнату и бритвой перерезал себе горло.

Комиссия, назначенная для расследования причин смерти Фицроя, пришла к выводу, что "наука ещё не в состоянии делать точные прогнозы". Публикацию предсказаний погоды прекратили, но через два года возобновили по требованию читателей. Самое главное Фицрой уже сделал: он приучил публику к прогнозам.