Машина времени Афанасьевой-Медведевой

В Иркутске издается 20-томный словарь сибирских говоров.

Предмет изучения фольклориста, лингвиста, этнографа Галины Афанасьевой-Медведевой – вербальная культура русских старожилов Байкальской Сибири. Более 28 лет она посвятила сбору сибирских диалектных слов, посетив 1 тыс. 258 селений Приангарья, Забайкалья, Якутии и Красноярского края. Вышло в свет уже четыре тома 20-томного «Словаря сибирских говоров». Это уникальное издание, не имеющее аналогов, которое профессор Федор Сороколетов, один из корифеев русской диалектологии, сопоставил со словарем Владимира Даля, а писатель Валентин Распутин назвал «энциклопедией народной жизни». Воздали должное неутомимой собирательнице и Иркутская епархия, удостоив ее недавно премии Святителя Иннокентия, и правительство Иркутской области, присудив премию губернатора.

– В отличие от обычных словарей, где дается слово и два-три примера его употребления, мы даем целый связный текст, – рассказывает Галина Афанасьева-Медведева. – Предпочтение отдается тем словам, которые содержат уникальную информацию о жизни крестьян Сибири, об их традиционном укладе, нравах, обычаях, обрядах… И никакой анонимности. В специальном приложении указываем место, время, фамилию того человека, кто нам все это поведал.

– Где лучше всего сохранился сибирский говор?

– Поскольку заселение Сибири шло по рекам, то и говор, и старинные традиции в большей степени аккумулированы в прибрежных поселениях, возраст которых превышает порой 300 лет. Лена, Шилка, Амур… По ним прошли основные маршруты наших экспедиций. Но особый интерес представляет, конечно, Ангара. Ее берега, протянувшиеся на 1 тысячу 850 км, особенно густо были заселены. Именно там мы записали большую часть нашей вербальной коллекции. Интересно: чем дальше село находится от цивилизации, тем крепче держится за старину. Как бы консервирует свое прошлое, не дает ему раствориться в легковесности нынешнего бытия.

– Но бытие все равно достает?

– Еще как. Почему наши последние экспедиции прошли по Кежемскому и Богучанскому районам Красноярского края? Потому что скоро старинные села исчезнут с карты России, уйдут под воду. Туда приезжают спецкоманды, раскатывают дома, что-то перевозят, что-то сжигают. От такой «санзачистки» над всей Ангарой стоит стон, плач и слезы. Ну, вы, наверное, распутинское «Прощание с Матерой» читали и можете представить тамошнюю картину. Все повторяется по одной колодке. Уже нет на земле таких сел, как Мозговая, Аксеново, Фролово, Дворец, Тушама. А именно в них наиболее полно сохранялась русская самобытная культура. Бетонные плотины порушили и жизненный уклад… Вы знаете, что такое выставка?

– Ну, показ коллекции картин, скульптур, одежды…

– А вот жители низовий Ангары выставкой звали лов осетра. Осетр до строительства Братской ГЭС водился здесь в изобилии и по вкусовым качествам превосходил енисейский. Его еще в 1950-е годы возили в Москву к кремлевскому столу. Крестьянская община Приангарья строго следила, чтобы до назначенного срока рыбу никто не трогал. К ловле приступали обычно в октябре, после Покрова, перед ледоставом. Назначали день выставки, когда из всех окрестных деревень съезжались рыбаки на лодках и окружали самоловами зимовальные ямы, в которые скатывался к тому времени осетр. Он, как рассказывают старожилы, стоял в несколько этажей. По сигналу «старшого» разбивали яму – бросали в нее большие камни, «выбуживая» рыбу. Испуганная, она бросалась в разные стороны и накалывалась на уды. Ее было столько, что хватало на зиму с лихвой. Встречались особи, дававщие по ведру икры. Ну а как построили Братскую ГЭС, затем Усть-Илимскую ГЭС – не стало осетра. Ему же для продолжения рода нужно подняться в верховье «на икробой». А как поднимешься, когда на пути плотина? Рыба, рассказывают, билась о бетон и гибла.

– Откуда у вас такой интерес к сибирскому прошлому?

– Мне повезло. Когда я училась в пединституте, лекции по фольклору читала профессор Елена Шастина. Это был педагог от Бога, она прекрасно знала свой предмет и умела донести его до нас. И это навсегда определило род моих занятий. После первого курса я поехала с ней в экспедицию по Лене. С тех пор так и живу, от экспедиции до экспедиции. Каждое лето – новый маршрут.

– Не устали от своих кочевий?

– Я легкая на ногу, подпоясалась – и поехала. Люблю дорогу, люблю встречи, люблю людей. Не было ни одного года, чтобы я не выезжала в деревни. Выезды бывают и длительные, до месяца и более, и краткосрочные. Зимой и летом. Каждую неделю, с пятницы до понедельника, я либо в Качугском районе, либо в Жигаловском, либо в Ольхонском. К сожалению, мы не обеспечены транспортом. Вот на этой неделе, чтобы попасть в отдаленное село, наняла старый УАЗ, а бензин на полпути кончился, пришлось пять часов стоять на дороге. Набрала сушняка, запалила костер, да, видно, все равно прознобило.

– А в более серьезные передряги попадали?

– Было всякое. Тонула на Нижней Тунгуске. Плыла с проводником-эвенком, а он, видно, выпил лишнее и на быстрине не справился, лодка перевернулась. До берега-то я кое-как добралась, а уцепиться не могу: там сплошные крутые яры, хватаешься, а земля осыпается. Едва выкарабкалась. Материал, конечно, весь погиб, магнитофон утонул. За эти годы я, наверное, на всех видах транспорта путешествовала: и на лодках, и на катерах, и верхом на лошади, и на санях, и на телеге… А уж пешком не одну сотню километров прошла.

– Есть у вас любимые места, куда вы чаще наведываетесь?

– Люблю ездить на Куленгу, это левый приток Лены. Название произошло от эвенкийского «кулин» – «змея». В самом деле, река эта чрезвычайно извилиста, да и самих змей там предостаточно. Именно в устье Куленги еще в 1641 году был построен Верхнеленский острог. По существовавшему тогда уложению казаки, отслужившие 25 лет, могли обратиться к губернатору с прошением поселить их на облюбованных землях. Сохранилось такое прошение казака Фрола Большедворского, где он просит отвести ему землицы по реке Куленге. От него и пошла деревня Большедворская, где практически все жители носят эту фамилию. Поблизости Толмачево, где все Толмачевы, Белоусово – с Белоусовыми… Это коренные общества, общества-изоляты, в которых сохранились необыкновенные залежи духовного богатства. Речь старожилов уникальна, отличается напевностью, особенным интонационным строем.

– Легко ли находить с жителями общий язык?

– По-разному бывает. Приходишь к какой-нибудь бабушке, а она не в настроении: и погода давит, и давление... Уходишь без слова. А через месяц приедешь – она часами будет говорить, не остановишь. Труднее всего подобрать ключ к староверам. Живут они замкнуто, чужих до себя не допускают. В Иркутской области их практически нет, если не считать деревни Прилуки в Чунском районе, а вот в Красноярском крае еще много.

– Приходилось встречаться?

– Да, нам довелось побывать в селении старообрядцев на реке Тасеева – левом притоке Ангары. Порядок у них безупречный, что в домах, что во дворах. Представления о нравственности, вера в Бога закладываются с младых лет. Сколько бы дети ни забегали в избу, обязательно приостановятся у образа и перекрестятся. В большой мир выезжают редко, лишь когда приходит в чем-то нужда: патронов купить или материала на рубахи. Спромышляют сохатых, на плоты – и в райцентр Мотыгино, на обмен.

– Коль мы заговорили о нравственности, то как с ней обстояло в сибирских селениях, воровали или нет?

– Сильного воровства не было. А если вор появлялся, то его наказывали особыми способами. Например, в селениях по Ангаре сажали на два-три дня в сруб, построенный в отдалении от села. Звался этот сруб чужовкой. Согласитесь, очень символично. Человек, совершивший проступок, становился чужим, как бы отчуждался от общины. А в селениях, расположенных по реке Чуне, старожилы вспоминают, как вора прогоняли сквозь народ: «Насдевают на него все украденное добро – и гонят по деревне. А люди стоят и срамят его на все корки. Стыдом убивали».

– В ваш словарь вошли говор, быт, обычаи, а есть ли народные приметы и поверья?

– И немало. Например, в народе говорят, нельзя резать булку хлеба на ночь. Если уж порезал, рассказывала одна бабушка, то горбушку положи в сторону, отрежь ломоть, а ее вновь приложи. Почему, спрашиваю? Объясняет: «Ночью хлеб спит, его нельзя тревожить, я даже хлеборушник прячу на ночь». И еще, говорят, хлеб вверх дном нельзя класть, а то покойник будет. Действия наоборот манифестируют потусторонний мир. Вспомним, в частности, похоронный обряд и акт переворачивания лавок и стульев, на которых стоял гроб, после его выноса из дома.

– Вы уже выпустили четыре тома словаря. До какой буквы дошли?

– Первый том заняли все слова на букву «а», а три остальных – на «б».

– Выходит, на «б» больше всего слов?

– На «в» еще больше будет. Боюсь, мы не уложимся в 20 томов.

– А на какую букву меньше всего ожидается?

– На «я». Русские скромные, не якают (смеется).

– На будущее лето маршрут экспедиции уже известен?

– Если все будет хорошо, то не исключаю Индигирку. Там, в 80 км от Северного Ледовитого океана, расположено уникальное поселение русских. Они туда пришли по Северному пути после разгона Новгородского вече, при Иване Грозном. Зажатые с севера эскимосами и чукчами, а с юга якутами и юкагирами, переселенцы сумели сохранить культуру, национальное самосознание, язык.

– Как я понимаю, время вас поджимает, все меньше свидетелей прошлого остается на земле.

– Действительно, каждый день неслышно уходят, умирают старики. Вместе с ними умирают деревни. На месте когда-то богатых, ухоженных пашен вновь шумит тайга. И пока еще остались островки народной культуры, надо успеть сохранить ее, записать на магнитофон, снять на видеоаппаратуру. Нам не простят потомки и сочтут за преступление, если мы не успеем записать памятники народной культуры, которые сейчас еще находятся в живом бытовании. Поэтому очень важно создать самостоятельный Центр традиционной культуры, и тогда сохранение прошлого не будет уделом одиночек.

Из «Словаря говоров сибирских старожилов Байкальской Сибири»

Американка, -и, ж. Устар. Вид деревянной сохи с железным сошником и отвалом.

Сохи раньше были американки, это же плуг. Она деревянна сама, а сошник-то у ей железный. Я на ей пахала, родна. Ой, в войну был и до войны ешшо голод был. Выживали. А че ели?! Ниче. Это потом мясом да рыбой выживали. Мяса много промышляли, сохатых-то. Раньше же разрешено было, а потом уж стали запрешшать-то. А че! Воровски-то все равно добывали. В войну-то тоже голод был. Хлеб какой уродится, весь забирали. Все в фонд обороны, все в фонд обороны. Вот у нас колхоз «Молотова» был. Одной пшеницы сдавали 1 тыс. 200 центнеров. Сдавали в заготовку, кроме овса, ячменя, ржи. Всякий хлеб-то сеяли, всякий сорт. Все-все забирали. А председателей сколько в войну судили за это дело! Там если оставят где-то хлебца в анбаре, чтоб никто не знал, сгрузят в анбар, колхозникам надо давать-то хоть. Голодны-то! Кого наработат? Американку-то эту тянуть надо! (Записано в селе Кеуль Усть-Илимского района).

Амчуры, -ов, мн. Меховая обувь, сшитая из отдельных шкурок (камусов), снятых с ног дикого зверя (лося, северного оленя и т. д.).

Эвенки шили амчуры, оне длинные такие. И короткие были. Из камусов из оленьих, из сохачины. Оне легки, теплы. У них наружу шерсть-то. Вот эти амчуры, вот они до колена унты. И еще бисером обшиты. Нарядные такие. Бог мой! Еще на подошвы-то выберут щетку. А щетку-то брали с ног у сохатых. Она близко к копытам. И не скользит, ниче. Она же в разные стороны, эта щетка, сошьют-то ее, шерсть в разные стороны. Это щас эти камуса-то, их делают, всякую там кислоту. А они же все вручную. Продымят ее в чумах гнильчиной-то, лиственницей, гниль, труха вот эта, ее-то вода и не брала. Таку-то шерсть-то: ногу вымочил, высушил, она колом встала. А эта-то вымокла, продымленная-то, ее помял вот так, она опеть така же мягка. (Записано в поселке Ербогачен Катангского района).

Ангара, -ы, ж. Северный ветер, дующий с Ангары на озеро Байкал.

Ветра же на Байкале страшны. Вот эта ангара. Не дай Бог, попасть в ангару. В сорок первом-то году мы на Обломе стояли. Рыбачили. А че?! В сорок первом году женские бригады были сетявые. Сети заметали, спать легли. Ой, как подуло, как подуло! Ангара подула, с севера она дует. Ужасть! Дак, знаете, кажется, горы шли, а не волны. Вот так лодку подымет, думашь, все, не вылезешь оттуль уже. А лодка 80 пудов груза подымала, может, больше. Ну, че?! Давай! Все сели в греби. Один давай вытягивать, остальные держали лодку (…). Не помню, как из лодки выскочила. Убежала, помню, к костру, как-то женщина на меня че-то одела. Меня как осину трясет. Я тогда молоденька была. Че?! 16-й год только шел (Записано в поселке Хужир Ольхонского района).