Ожидаемая неожиданная революция. Император Цыцы и его жена как звезда клубной тусовки

Неделю назад мне сообщили, что "все" обсуждают текст Солженицына про февральскую революцию. Я даже собрался прочесть этот текст, набрал в Яндексе соответствующие слова, но первое, что выпало, это выступление Натальи Дмитриевны Солженицыной, которое она начала со слов: "Меня просили рассказать, каким образом вообще СКЛУБИЛСЯ этот текст. Откуда он взялся".

А почему "этот текст" не "сквадратился" или не "скопытился"? Одним словом, я понял, что от текста меня точно стошнит, поскольку в нем таких слов как "склубился" будет намного больше, чем у той, что просто "набралась у мужа".

Однако мне был сделан заказ от одной газеты написать страницу про февральскую революцию "в связи с обсуждением мыслей Солженицына". Страницу я написал, а Солженицына так и не прочел. В связи с чем стыдно. Хотя и не очень. А текст вот такой "склубился".

Ожидание революции, иначе говоря, неизбежной кровавой расплаты за существовавшую более двух столетий, беспрецедентную в истории других европейских наций, пропасть между элитой и народом, стало неотъемлемой частью духовного мира русской интеллигенции со времен реформ Александра II. Часть политизированной интеллигенции и часть буржуазии были вроде бы удовлетворены тем, что по итогам революции 1905-1907 гг., российское самодержавие приобрело вполне конституционный облик. Однако внутренняя готовность общества поддержать любую коренную ломку не только монархической политической системы, но и социально-экономического уклада Российской империи сохранялась на протяжении последующего десятилетия, ставшего, кстати, основой пресловутого мифа о «России, которую мы потеряли».

Демонстрировавшая в начале XX века неплохие экономические показатели Россия, совершила серьезнейшую внешнеполитическую ошибку, позволив втянуть себя в общеевропейскую войну, для длительного участия в которой она не обладала должным военно-экономическим потенциалом. Особенно важно, что Россия не обладала и идеологическими ресурсами, необходимыми для сплочения нации вокруг власти в ответственные моменты истории. Именно это продемонстрировали мощные, хотя и стихийные выступления в Петрограде, произошедшие, когда, выражаясь плакатным языком, «враг стоял у ворот», и ставшие началом февральской революции.

Подавляющее большинство историков февральской революции признают, а, чаще всего, просто удивляются ее абсолютной неожиданности. Она оказалась неожиданной для участников уличных выступлений, для членов Государственной Думы, для армии, для политических партий, для монархической власти, для профессиональных революционеров, в том числе и для тех, кто восемь месяцев спустя не откажется от уникальной возможности реализации, как бы мы сейчас сказали, собственного «политического проекта». «Русь слиняла в три дня», - выскажется по поводу произошедшего философ Василий Розанов. А ведь через несколько десятилетий эти его слова будут вспоминаться по совершенно другому поводу – сначала в августе, а потом в декабре 1991 года.

Власть, на которую, собственно говоря, никто всерьез не нападал, рухнула, потому что выяснилось, что ее никто и защищать не хочет. Император, за пару месяцев до этого лишившийся своего главного советчика (Григория Распутина), между «богом данной ему» властью и семейным покоем выбрал семью. Его окружение также предпочло собственное благополучие.

За считанные дни сформировались два совершенно разных органа власти – Временное правительство, за которым стояла легитимная Госдума, и Петросовет, за которым стояла «улица». Госдума фактически перестала функционировать, а «улица», как всегда на аналогичных этапах революций "французского типа", ожидала ту организующую силу, что поведет ее дальше – по пути радикализации революционного процесса.

Когда общественные скрепы и политические структуры распадаются, возникает ситуация, которую условно можно назвать «состязанием воль». Когда вверх берут не преимущества в плане «легитимности» или социальной поддержки, не финансовое превосходство и даже не военная сила, а именно преимущество в воле – то есть в самой способности к действию у той или иной группы лиц.

Постфевральские события породили еще один устойчивый миф отечественной истории – миф об упущенных демократических возможностях. Мы можем бесконечно гадать о том, что было бы, если «победители февраля» отважились на односторонний выход из войны или хотя бы на декоративное решение земельного вопроса. Или арестовать Ленина. Или не вводить смертную казнь на фронте. Очевидно только, что, тем самым, временное правительство лишило бы основных шансов своих политических противников.

Но у «победителей февраля» не просто не было никакой воли, у них отсутствовало само понимание простой истины: любые «узурпаторы власти» удерживают власть, только быстро делая что-то «для народа». То есть не занимаются междусобойными интригами и соблюдением внешнеполитических приличий (заверениями в верности союзническому долгу и попытками организовать наступление на фронте), а действительно пытаются обрести народное доверие.

Заметим, что в период перестройки непонимание этих же элементарных вещей продемонстрируют уже наследники «победителей октября».

Дальнейшее – известно. В России обнаружилась политическая группа, представители которой нашли в себе силы забыть все внутренние распри (хотя среди них были и сверхамбициозные люди), сплотиться вокруг незаурядного лидера, и, как бы это странно не звучало сегодня, предложить обществу четкую программу его дальнейшего развития. Разумеется, именно они и выиграли «состязание воль» по всем пунктам. Даже поверхностное знакомство с историко-психологическими портретами "конкурентов" этой группы позволяет понять - у "конкурентов" вообще не было никаких шансов. Некоторое время спустя (в гражданской войне) они продемонстрируют, что предложить населению рухнувшей империи что-либо кроме истребления большевиков они и не могут. Войну политиков с генералами (и адмиралами) выиграют политики. Барон Врангель (сын человека, уже в детстве возмущенного тем, что аристократы голубых кровей заливаются слезами над "Хижиной дяди Тома", совершенно не понимая, что они - такие же рабовладельцы, как и главные "злодеи" в этой книжке) пытался что-то "придумать", но было уже поздно.

А в 1991 году символические «наследники» победивших тогда в "состязании воль" проиграют в увлекательном преферансе под названием "ставка - власть и определение исторической судьбы целого народа" абсолютно по такому же сценарию, что и их реальные противники в 1917-м. Никто и никогда не сможет ответить на вопрос, почему большевики 1917-го не поделились своей "волей" со своими наследниками.

«История не повторяется, но она рифмуется», - гениально заметил Марк Твен. Быть может именно из-за этих парадоксальных «рифм» отечественной истории, случившихся в начале 1990-х, февральская революция кажется сегодня в чем-то более интересным и знаковым событием, нежели революция октябрьская.

Сергей Шмидт.

Авторская версия текста. Редакционная версия текста доступна в газете "Байкальские вести" и на сайте http://www.politirkutsk.ru/