Жизнь после Лумумбы

Почему врачи в Шри-Ланке ругаются матом, мечтают о снеге и скучают по скинхедам.

«Меня в Питере четыре раза избили бритоголовые, а один раз реально чуть не убили». «Я очень скучаю по России, это были лучшие годы в моей жизни». Эти слова говорят одни и те же люди в одном и том же месте — городе Валайчченаи, Республика Шри-Ланка.

Местная больница почти полностью укомплектована бывшими студентами российских вузов. На восточном побережье острова только что закончилась гражданская война, правительственные войска наконец-то усмирили «Тигров освобождения Тамил-Илама». Но русскоязычные тамилы и сингалы ценят свои белые халаты больше, чем национальные обиды. Россия вылечила их от ненависти друг к другу, но заразила другой болезнью, от которой не избавиться уже никогда.

Жириновский разрешил

— Вот долбо…б, а?! — Дилан с наслаждением заочно материт худосочного парнишку на тук-туке, который не так уж и сильно нас подрезал. Дилану просто очень хочется вспомнить любимые слова. Следующие секунд сорок они звучат в самых разных сочетаниях. От несоответствия устойчивых русских выражений интонационному рисунку сингальского языка в голове немного щекотно.

— После России я никак не могу привыкнуть к нашему хамству на дорогах, — интеллигентно финиширует Дилан.

Мы познакомились с ним вчера, стоя по колено в теплой, как глинтвейн, воде Индийского океана.

— Друг, а ты почему босиком, а не в солдатских сапогах? Ты что, Жириновского не читал?

Человеком, столь хорошо знакомым с российской политической риторикой, оказался Дилан Коттахаччи, заведующий детским отделением местной городской больницы, жизнерадостный сингал со взрослым брюшком и детскими глазами. А его шутка юмора была вовсе не попыткой разжечь легкую межнациональную рознь, а наоборот — заявить об общих ценностях. Дело в том, что по части солдатских сапог и Индийского океана у правительства Шри-Ланки политическая риторика схожая: в течение почти 30 долгих лет северное и восточное побережья острова находились под контролем тамильских сепаратистов, и солдаты ланкийского правительства лишь пару лет назад смогли осуществить мечту Жириновского.

Город Валайчченаи, да и весь округ Баттикалоа, теперь очень напоминает послевоенную Абхазию середины 90-х: шикарное море, изумительная природа, свободные пляжи, разрушенные дома, бдительные мужчины, каждый первый — воевал. В отелях, магазинах да и просто на улицах туристу радуются, как родному. Вообще-то мы находимся на территории, где преобладает тамильское население, но ощущения поражения что-то не заметно. Тридцать лет войны — слишком много, чтобы и дальше разбираться, кто кому сколько трупов остался должен.

— А это что за портрет? — спрашиваю я Дилана, когда он приводит меня на свое рабочее место. В палате зависает многозначительная пауза.

— Это господин Чандракантан, местный тамильский бандит, — выручает Дилана его пациент. — Бывший. А теперь он губернатор всей Восточной провинции. У нас очень мудрое правительство: главных тамильских террористов оно поубивало, а неглавных поставило большими начальниками…

— Да, да, я читаю русские сайты! — смеется Дилан, поймав мою политически окрашенную ухмылку. — У вас в Москве тоже очень мудрое правительство.

Тигры замяукали

— Тут не врача надо вызывать, а полицию! — говорит Кришнен. Сначала по-тамильски — своему коллеге, потом по-русски — мне. Кришнен Манужкумав — стройный сильный парень, очень похож на молодого Аль Пачино. Сегодня Кришнен дежурит в экстренном отделении, а его очередная пациентка — женщина с многочисленными следами побоев. Побить замужнюю женщину в этих краях может только ее собственный муж, другие не осмелятся. Поэтому через полчаса пациентку уже допрашивают полицейские.

— Как только кончилась война, сразу пошел всплеск семейного насилия, — жалуется Кришнен. — Ну что за люди у нас такие?! Почему им обязательно нужно кого-нибудь бить, если не чужих, то своих?

Пока шла война, жизнь в городе Валайчченаи была понятной и стабильной: до 12 часов дня люди свободно гуляли по улицам, заходили в магазины и учреждения, делали свои дела, решали проблемы, а после полудня брали в руки автоматы и начинали делать всякие глупости. Тамилы убивали сингальских военных, а сингалы убивали тамильских повстанцев. Лишь на том основании, что тамилы исповедуют индуизм, а сингалы — буддизм. Ну, и еще у них немного разные взгляды на мировую историю: тамилы считают, что они чуть раньше заселили остров, поэтому им здесь и жить, сингалы же придерживаются прямо противоположного мнения. Умнее всех вели себя мусульмане, которых на острове всего семь процентов. Все это время они жили по принципу «Иван в окопе, Абрам в райкоопе» — и в результате за тридцать лет неплохо поднялись. Теперь их тут недолюбливают и сингалы, и тамилы.

— В 2007-м я работал в больнице города Джафна, то есть в самом пекле, — рассказывает еще один бывший русский студент Марзук Ибрагим. — Однажды нам привезли на корабле больше тысячи раненых. Мы работали месяц почти без сна и отдыха. Но вообще-то я гинеколог. Это очень интересная профессия, особенно во время войны: все вокруг убивают, а мы рожаем.

Аббревиатура ТОТИ в России на слуху, но что она означает, мало кто вспомнит. Между тем «Тигры освобождения Тамил-Илама» — самая кровавая террористическая организация в новейшей мировой истории. Именно «тигры» ввели в мировую террористическую практику использование смертников, начиненных взрывчаткой. Тот факт, что тамильский терроризм значительно уступает в известности исламскому, объясняется лишь локальностью тамило-сингальского конфликта: почти все теракты совершены ТОТИ в самой Шри-Ланке и сопредельных государствах.

— Знаете, кто нам тут развязал войну? Англичане, индусы и норвежцы! — просвещает меня местный продавец мороженного на велосипеде. Мобильные торговцы тут очень прикольные — у каждого свой сигнал. Продавец мороженого едет по улице на велосипеде и пиликает клаксоном одну мелодию, продавец хлеба — другую, продавец соков — третью. И список врагов отечества у каждого тоже свой.

— В колониальный период английское правительство отдавало преференции тамильскому меньшинству, — рассказывает краткую предысторию войны Борис Волхонский, старший научный сотрудник Российского института стратегических исследований, один из ведущих российских экспертов по Шри-Ланке. — А после того как в 1948 году Шри-Ланка обрела независимость, главной политической силой стали сингалы, а тамилы были лишены реального политического влияния. Но, будучи этническим меньшинством на острове — их всего 18 процентов населения, — тамилы многократно превосходят сингалов в планетарном масштабе: численность мировой тамильской диаспоры превышает 80 миллионов человек — именно она все эти годы и финансировала ТОТИ.

Впрочем, многие эксперты склоняются к конспирологической версии возникновения «тигров»: якобы им с большим энтузиазмом помогали индийцы, желающие усилить свое влияние на острове; англичане, надеющиеся вернуть свои потерянные активы; американцы, стремящиеся получить в Индийском океане свою военную базу, и прочие мирные народы.

— Но это все спорные утверждения, — считает Борис Волхонский. — Не вызывает сомнений лишь тот факт, что мир в Шри-Ланке наступил при политической поддержке Китая. С тех пор как Пекину понадобился дружественный торговый порт в Хамбантоте, на мятежном севере острова, конфликт стал угасать, и в конце концов война прекратилась.

Впрочем, у тамильского фермера Ива Манохра, который поступил в отделение экстренной помощи с укусом гадюки горбоносой, более простая версия «сотворения мира»:

— Отец моего соседа собирал хворост, возил его в город на двух волах, продавал, на это кое-как жил. Однажды по дороге он повстречал то ли «тигров», то ли просто бандитов — кто их разберет! Они отняли у него коров и сказали: принесешь тысячу долларов — отдадим. Он влез в долги, кое-как набрал эту сумму, пошел отдавать. Бандиты деньги взяли, отца убили, коров сожрали. И таких историй — тысячи. Тридцать лет назад это была действительно война, у нее были благородные цели. А потом она превратилась в разгул бандитизма. Люди просто устали от крови, захотели мира. Мир наступил — и это уже победа.

Русско-масонский заговор

Больница в Валайчченаи, честно говоря, хреновая. Снаружи она больше всего похожа на некогда шикарный советский пионерлагерь, который лет двадцать простоял заброшенным, а теперь его под завязку заселили гастарбайтерами и членами их семей. На 200 тысяч населения здесь всего 18 врачей, и практически все терапевты. Из узкопрофильных специалистов есть лишь гинеколог и дантист — его крутой джип припаркован возле главного входа. Если случай серьезный, местные врачи направляют больного в вышестоящую больницу. Но там огромные очереди, приходится обращаться к частникам, то есть к тем же врачам государственных больниц, которые открывают вокруг госпиталя коммерческие лавочки. Служба «скорой помощи» отсутствует вообще, все больные — даже полумертвые — добираются самостоятельно.

Но есть три положительных момента. Первый — новый роддом с детским отделением, подарок ЮНИСЕФ. Второй — начищенные до блеска таблички с названиями кабинетов и подписью: Sponsored by doctor H. M. Mustaffa. Для нас, наивных, Дилан поясняет: доктор Мустафа — спонсор не оборудования и даже не ремонта в палатах, доктор Мустафа — спонсор табличек. «Местный менталитет, ничего не поделаешь», — извиняющимся тоном говорит Дилан. Наконец, третий положительный момент — почти полное отсутствие бумажной бюрократии: от пациента не требуют ни прописки, ни полиса — приходи сюда лечиться хоть жучок, хоть паучок, хоть медведица.

— С оборудованием у нас тоже большие проблемы, но зато все наши возможности мы используем по максимуму, — гордо заявляет мистер Тадчанамурти, главврач больницы и счастливый обладатель единственного кабинета с кондиционером. В кабинете всегда звучит медитативная музыка и стоит портрет основателя одной из многих тысяч буддистских сект, последователем которого главврач является. Мистер Тадчанамурти похож на позднего Ельцина. Духовное опьянение — то немногое, что остается ему в его положении. Реальную власть в больнице давно захватила «русская мафия» во главе с Диланом Нилакой.

— Дело в том, что в бывшие мятежные регионы мало кто из врачей хочет ехать, — объясняет секрет своего политического успеха Дилан. — Те, кто получает образование на родине, имеют право выбора места работы. А те, кто учился за границей, должны сначала трудиться по распределению. Но в любой момент мы можем попросить перевести нас из одного неблагополучного региона в другой. Поэтому в один прекрасный день мы, русские, объединились, пришли к главврачу и сказали: если вы хотите, чтобы мы у вас работали, не лезьте в наши дела, мы будем работать так, как считаем нужным.

Тут есть еще один маленький, но очень важный политический момент. Дело в том, что на острове выходцы из российских вузов имеют огромное влияние не только в медицинской сфере. Бывшие студенты советских и российских университетов занимают ведущие посты практически во всех министерствах и ведомствах. Британская привычка объединяться во всевозможные клубы влияния удивительным образом получила на Шри-Ланке русское содержание. Сначала советско-, а затем российско-ланкийское общество дружбы — что-то типа местной масонской ложи. В нем состоят тысячи людей, среди которых и врачи больницы города Валайчченаи. Как раз в этот момент Дилану пришла на мобильный эсэмэска, приглашающая всех членов клуба на чемпионат по крикету среди своих. Буквы латинские, слова русские.

Новое свойство бесконечности

Но пора уже выговорить эти шестнадцать труднопроизносимых слов: Дилан Коттахаччи (сингал, буддист), Саманте Гамаге (сингал, буддист), Кришнен Манужкумав (тамил, индус), Ришад Абдулгани (тамил, мусульманин), Марзук Ибрагим (тамил, мусульманин), Джани Ранасинхе (женщина, замужем), Ниванти Наваратна (девушка, незамужняя). Еще трое бывших русских студентов в отпусках или командировках.

А теперь немного поработаем головой. Изобразим ею жест, которого нет и никогда не было в русском языке. Сначала просто качаем головой влево-вправо, как будто говорим «ай-ай-ай». А потом медленно выходим на траекторию лежачей восьмерки: справа петля головой, слева петля головой. Получается? Вот примерно так реагируют наши новые ланкийские друзья на вопросы о России — рисуют в воздухе головой знак бесконечности.

— Это у нас означает что-то типа «не знаю даже, что сказать», но не в негативном смысле, а в позитивном, — мучается с переводом Ришад Абдулгани. — Вот погладишь девушку по спине, и она сразу начнет именно так шевелить головой.

— А с мужчиной что надо сделать?

— А мужчину для этого должны переполнять положительные эмоции, и их должно быть так много, чтобы он не знал, как их выразить другим способом.

Отделение экстренной помощи в местной больнице напоминает гостиничный лобби-бар. Сюда поступают все пациенты с серьезными проблемами, а для врачей это место непринужденного общения в перерывах между поступлениями новых пациентов. Здесь даже есть Wi-Fi, которым, правда, мало кто пользуется, но все гордятся. В первый день мы застаем тут Ришада, Ибрагима и Саманте. Но как только они слышат нашу русскую речь, тут же звонят остальным, распахивают свои фотоальбомы и наперебой показывают свои русские фотографии: а вот Фролов, декан медицинского факультета, очень хороший мужик, а вот Альпедовский, а вот Радзинский, а вот Михайлов, Моисеев. А это Кузнецова — ненавижу ее. А это Юлия Георгиевна Овсиенко, она к нам всегда обращалась: «Дети мои…» И еще очень советовала завести интернациональный роман — иначе, говорит, вы никогда не заговорите по-русски.

— Судя по тому, что с языком у вас все в порядке, совет был усвоен.

Отделение экстренной помощи смущенно замолкает, только тихо шуршат знаки бесконечности над головами.

Рабочая пауза. Поступил новый пациент: мужик траванулся пестицидами. С тех пор как война закончилась, в Валайчченаи почему-то неуклонно растет число мужских суицидов. За неимением другой гадости травятся удобрениями. Дилан и Марзук начинают отчаянно бороться за жизнь маленького тамила с открытым ртом и острыми верхними зубами.

— А вот Сашка Гончаров, а вот Иван, а вот Мишка — они мне как братья, — заводит свою арию Ришад Абдулгани. — Меня со второго курса чуть не отчислили за неуспеваемость. А стал с ними дружить — сразу все наладилось, отличные ребята, можно я через тебя им подарок передам?

В отделение заходят упакованные по-мусульмански женщины, приводят полусогнутого мальчика с гноем в пупке. Мальчика осматривают и отправляют вместе с пупком в вышестоящую больницу.

— А это я в Склифе, после того как меня избили скинхеды, — продолжает листать свой фотоальбом Саманте.

— А вот мой друг Нашид, мы с ним вместе учились в Институте Мечникова, его бритоголовые забили до смерти. — Это Кришнен.

На стул перед Кришненом плюхается еще один пациент — крестьянину товарищ саданул тяпкой по ноге, чуть не отрубил палец. Спортсмен идет с ним в перевязочную штопать ступню.

— А вот Нина, доцент! — возвращается Дилан, воскреситель зубастого самоубивца. — Мы однажды у нее на даче зависали, она уехала по делам, а мы нечаянно спьяну ей дом спалили. Она звонит — ну все, думаем, сейчас будет нас убивать. А Нина первым делом спрашивает: «Все живы?! Все? Ну и слава богу». И положила трубку. Б…дь, ну как же я все-таки люблю Россию!

Песня о родине

Патриотическая риторика бывших российских студентов — это не знак вежливости по отношению к русским гостям. Дилан, Саманте, Ришад, Кришнен, Марзук, Джани и Ниванти действительно какой-то нездоровой любовью любят Российскую Федерацию. Их тоска по Москве, Питеру и даже Твери со Смоленском сравнима разве что с ностальгией, которую испытывала белая эмиграция. Одна доля обиды, три доли любви и верности и еще две — надежды на возвращение.

Больше всех убиваются по чужой родине Дилан, Ришад и Марзук. Кришнен чуть более сдержан: у него все-таки друга убили. Ниванти в плену у более сильного чувства: она через месяц выходит замуж. А Джани и Саманте, которые познакомились в Лумумбе, с тех пор успели пожениться, и поэтому о годах, проведенных в России, им приходится многое недоговаривать. Но Дилан им помогает.

— Джани — очень либеральная девушка… — выдает он сквозь приступы озорного хохота…

— Что ты сказал?!!

— …Там, в общежитии, она прикинулась домашней, покорной. А Саманте — он такой доверчивый…

— Да ладно! Он мне первые три года вообще не нравился.

— …А ведь у Саманте тогда уже и без Джани все было в порядке. Его такая девушка любила! Саманте, вот на хера ты связался с этой Джани? Оставался бы в России. Вы с ней вообще друг другу не подходите. Она скорпион, а ты близнец.

— Ах ты сволочь! — Джани не выдерживает и начинает наносить Дилану легкие телесные повреждения. Реанимируемые на койках приподнимаются и с любопытством смотрят на дерущихся врачей.

— А ты смотри и учись, тебе замуж скоро, — под градом тумаков обращается Дилан к невесте Ниванти, ни на секунду не переставая хохотать. Вокруг головы Ниванти расцветает знак смущенной бесконечности. Над ее головой он вообще расцветает чаще всего. Ниванти Наваратна — отличница, совсем не либеральная и очень правильная девушка с огромными глазами и параллелепипедной улыбкой. Она очень похожа на героическую учительницу из советского кино: все время прижимает к груди какие-то книги, ходит строгой походкой, смотрит только прямо.

— Здесь, в Шри-Ланке, я живу очень бедной жизнью. — Вечером того же дня мы с Диланом один на один пьем смородиновую водку из его холодильника, смотрим в окно на здание морга, и мой собеседник уже совсем не весел.

— Да ладно, у тебя зарплата почти шестьсот долларов! Это даже в Коломбо неплохо, а здесь и вовсе средний доход — восемьдесят долларов.

— У нас когда говорят про бедную жизнь, имеют в виду не деньги, — еще глубже вздыхает Дилан. — Вот в Питере — там мне иногда не на что было продуктов купить, но жил я богато. Россия дала мне все: и образование, и смысл жизни. Туда меня позвал мой друг Раджита Хендахева, он уже учился в питерском Первом меде. У нас в Шри-Ланке учеба в вузах бесплатная, но поступить очень трудно. А в России тогда учиться стоило дешево — это сейчас цены выросли, и дешевле стало ездить в Бангладеш или Латвию. В общем, прилетаю я в Москву, как на Марс: мне 22 года, кругом снег, мороз страшный, а я в одной куртке. Сначала поселился в общаге для иностранцев, но потом понял: здесь я никогда не выучу язык — и переселился в русское общежитие, в Купчино. Как сейчас помню: на 62-м трамвае двадцать минут от метро. Там у меня русские друзья появились, они меня Димой звали, и я им был как брат. Русские — они вообще очень честные, меня даже проститутки не обманывали. Я ухожу в душ, возвращаюсь — а кошелек как лежал на столе, так и лежит. И даже не выпрашивали ничего лишнего. Ну, разве что когда узнавали, откуда я, говорили: «О! Дай чаю попить».

— Россия — великая страна, поэтому в ней не может быть все идеально, — на следующий день песню о родине продолжает Ришад. Сегодня он ведет прием больных в поликлинике. Мы сидим в кабинете, выкрашенном темно-зеленой краской (у нас в таких следователи допрашивают преступников), и решаем проблему Востока и Запада. А посетители, судя по их снисходительным улыбкам, уверены, что мы говорим о бабах.

— Ришад, ну чего ты такого нашел в России! У нас тебя били и оскорбляли. У нас холодно и грязно. У нас бардак и коррупция.

— О, барда-а-ак! — сладострастно стонет бывший студент Лумумбы, и очередная посетительница, будучи уверена, что история о супружеской измене достигла своей кульминации, крутит головой восьмерку. — Как я люблю ваш бардак!

— Ты говоришь, как будто мы с тобой сейчас находимся в Европе и у вас тут скучный идеальный порядок.

— Нет, у нас тут никакого порядка нет. У нас тут порядка гораздо меньше, чем в России. Но у нас тут… как это по-русски… гармоника.

— Гармония?

— Да, гармония. Даже во время войны одна гармония. Страшно скучная вещь. Ты точно знаешь, как жить при жизни, и ты знаешь, что с тобой будет после смерти. Ты родишься снова и опять будешь все знать. Просто ужас. А в России бардак, в России ты ничего не знаешь, в России круто.

На слово «круто» больная почему-то реагирует так, будто ей сказали: «Не дышите». С нее моментально спадает веселость, она напрягается и зачем-то прячет под юбку босую ногу с кольцом на безымянном пальце — признак замужней тамильской женщины. Впрочем, на третий день жизни в Валайчченаи мы уже без подсказок научились различать сингалов и тамилов: сингалы — черненькие, широколицие и вальяжные; тамилы — еще более черненькие, худенькие и слегка напряженные. Разница между ними примерно такая же, как между грузинами и таджиками.

— Дилан, вот ты говорил, что Россия дала тебе смысл жизни. А что это за смысл? — На следующий день мы сидим в том же кабинете с Диланом, перед ним мужик, который жалуется на стрельбу в ухе. Взгляд у него испуганный, как будто стреляют боевыми.

— Этот смысл в том, что нет никакого смысла, — кажется, Дилан продолжает тезис Ришада о Великом Бардаке. — И не надо его искать. Как только ты найдешь смысл жизни, все тут же потеряет смысл, — последнюю фразу он произносит с решительностью доктора, ставящего окончательный диагноз. А я мысленно предъявляю обвинение интеллигенции всего мира — в преступной ксенофилии. Русская интеллигенция ненавидит свой шальной народ и страшно завидует западному порядку. Западная интеллигенция ненавидит свой скучный порядок и пускает слюни, глядя на духовные богатства Востока. Теперь вот выясняется, что интеллигенция Востока сыта по горла своими духовными богатствами и мечтает о русском бардаке и бездуховности как единственном спасении от бесконечной гармонии. Приговор — три года словесного поноса с последующей конфискацией высшего образования.

Мужика с перевязанным ухом сменяет покорная мусульманская женщина в хиджабе. Дилан с ней долго разговаривает, а потом заговорщицки обращается ко мне.

— Вот ты думаешь, чего она сюда пришла? Ты думаешь, у нее что-то болит? Ничего у нее не болит! У половины замужних женщин, которые приходят в поликлинику, не болит абсолютно ничего. Им просто надоело быть замужними женщинами. Они целыми днями сидят дома, а чтобы выйти на улицу без мужа, нужен весомый повод — например, визит к врачу. А ты спрашиваешь, почему я люблю Россию.

Студенческая вечеринка

От избытка чувств мы приглашаем всю русскую фракцию райбольнички на вечеринку в наш крутой отель Maalu Spa & Resort. Пока это один из трех пятизвездочных отелей на восточном побережье, но скоро их будет четырнадцать: правительство решительно настроено сделать из бывшего боевого ада туристический рай. Соломенные бунгало с европейской начинкой, спокойное и безопасное море, круглосуточный бассейн с лазерной подсветкой — отель действительно классный. Единственное неудобство — легкая русофобия. Когда администратор узнал, что к нам придут гости на «русскую вечеринку», он страшно испугался, сложил ладошки на груди и слезно попросил не заниматься сексом на пляже. Видимо, о великом русском бардаке у него особое мнение.

Студенты пришли в полном составе за исключением советской учительницы Ниванти, которая не явилась по морально-этическим соображениям: скоро свадьба. Вместо нее на вечеринку увязался доктор Денеш — блюститель палаты номер шесть, которая здесь тоже принадлежит сумасшедшим. С доктором Денешем мы познакомились накануне — смурнейший тип без малейших признаков чувства юмора. Если бы мы встретили его не в больнице, а на улице, были бы уверены, что этот человек только сегодня утром перестал получать боевой опыт.

— Дети мои! — с многозначительной улыбкой начал Дилан, и все, кроме командующего психами, тут же уловили рефлексию на тему речей далекой Юлии Георгиевны Овсиенко, разработчика самого сексуального метода изучения языков. — Дети мои! — сладострастно повторяет Дилан и заряжает длинный-предлинный тост, в котором вспоминает все: и преподавателей, даже самых противных, и Кремль с Медным всадником, и чистые московские улицы, и великую русскую культуру, и свою пересдачу по химии, и содержание последнего выпуска передачи «Пусть говорят», которую он продолжает смотреть в интернете, и «любимый всеми нами» мультфильм «Ну, погоди!» (Rabbit, just wait me!), и даже одного бывшего скинхеда, которого его приятелю-индусу удалось перевоспитать. При этом он дважды постучал по дереву, один раз перекрестился и даже попытался спеть песню «Мы так давно, мы так давно не отдыхали».

— А теперь я от всего сердца — от своего и вашего! — хочу закончить этот тост самыми важными в моей жизни словами… — Дилан немного помедлил и вдруг выстрелил: — Слава России!

— Слава России!!! — еще громче выстрелила публика. Промолчали только красные лобстеры на тарелках и доктор Денеш, который ничего не понял.

— Хорошо пошутил, — шепчу я на ухо Кришнену, кивая в сторону тостующего. Но Кришнен чуть не обижается: «Что значит пошутил? Зачем так говоришь?»

Уже через двадцать минут вечеринка переходит в самую решительную стадию. Каким-то удивительным образом больше всего умудряются напиться те, кто не пил вообще. Командующий психами глотает арак (местный самогон) «шот» за «шотом» и остается невозмутимым, как медуза. Зато мусульмане Ришад, Марзук, которые пили только в России, и спортсмен Кришнен, не пьющий вообще ничего и никогда, впадают в такое состояние аффекта, что хоть полицию нравов вызывай.

— Я понял, что со мной сделала Россия! — хватает меня за руку возбужденный Ришад. — Россия сделала из меня настоящего мужика!

— Представляешь, я до сих пор не разучился быть пунктуальным! — перекрикивая музыку, орет мне в ухо Кришнен. — Родственников это страшно бесит!

А Марзук с фотографом Сергеем Савостьяновым и вовсе углубляются в долгий и подозрительно серьезный разговор о насекомых, а точнее — богомолах. Выясняется, что на тамильском и русском языках это слово сконструировано одинаково: молящийся богу. Далее идут длительные лингвистические рассуждения о братских отношениях русской и тамильской культуры, заканчивающиеся страшной клятвой Марзука завтра же утром предоставить Сергею местного молодого богомола, а может быть, даже двух.

Когда Серега утром включает телефон, то видит сообщение о шести неотвеченных вызовах.

— Ты еще в отеле?! — взрывается мобильник, когда седьмой вызов принят. — Я нашел тебе богомола! Куда везти? У тебя телефон принимает эмэмэски? Я тебе сейчас его фото пришлю!

Через минуту с дисплея на нас в упор смотрит очень серьезное насекомое. Судя по выражению лица, оно тоже страдает от переизбытка гармонии.

Вечером того же дня огромный ланкийский богомол танцует на русской клавиатуре американского макбука под музыку британской группы с французским названием La Roux. Богомолу явно нравится большой культурный бардак. Он раскачивается вперед-назад и даже крутит туловищем восьмерки. Не верите? Наберите в ютубе Dancing Mantis sava2727. Ну как?

Утром богомол куда-то сгинул. Но было уже поздно. Теперь он бессмертен.