Национальная проблема в России глазами простого американца
Американец, уже долго живший в России (то есть, я), возвращается сюда с ощущением, что знает, чего ожидать, что он готов ко всему. В какой-то степени он прав – несущиеся отовсюду звуки русской попсы, своеобразное толкование правил дорожного движения российскими водителями, хитросплетения бюрократической вселенной справок, виз и регистраций, миграционных карт, карточек прибытия и убытия иностранца, – это все для него уже не ново.
Я, по крайне мере, даже получаю какое-то странное удовольствие от всего этого – да, это та Россия, по которой я все-таки скучал все это время.
Но культурный шок я тем не менее испытал, только теперь шок другого рода: я то ли забыл, то ли никогда не знал, но в любом случае был совершенно не готов к тому, насколько важно понятие «национальности» в России. В первые же дни после возвращения в Россию я несколько раз от самых разных, интеллигентных и образованных людей слышал комментарий вроде: «Эти е...ные хачи – ненавижу…» и далее про «убирайтесь из нашей страны». Конечно, эти комментарии не были сделаны достаточно громко для того, чтобы люди, к которым они относились, могли их услышать, но все равно звучали как-то непривычно.
Хозяин, который сдавал квартиру, почти сразу спросил меня, не еврей ли я. Даже если он ничего не имел против евреев, вопрос этот для меня выглядел странно. Да нет, я не еврей – но, при чем здесь это? А потом, он задал еще более странный вопрос: кто Вы по национальности? «Ммм… (прошло несколько секунд колебания) англичанин?» - неуверенно предлагал я. Насколько я знаю, у меня английские, немецкие, французско-канадские, ирландские, шотландские и венгерские корни. Сами можете решить, кто я по национальности. Но, судя по облегчению, выраженному по лицу хозяина, ответ был удовлетворительный. Значит, я англичанин.
То, что для меня непривычно в России, это не вопрос толерантности и нетолерантности (или, по крайне мере, не только). Вернее, речь идет о разнице между значениями таких понятий, как «национальность» и «народ». Такие слова представляют собой кошмар переводчика с русского на английский (отмечу, что это соответственно не облегчает задачу человека, пишущего на эту тему): в английском просто нет адекватных эквивалентов для таких слов, как «народ», «национальность», «народность», «нация». Слово «nationality», когда не в устах специалистов, используют чуть ли как синоним легального термина «citizenship» (гражданство), может быть, с еле заметной ссылкой на культуру. В современном английском «nation» означает не «нацию», а «государство» или просто «страну». Слово «people» чаще означает «люди», а не «народ». Наконец, никак не объяснишь, что такое «народность» простому американцу – придется обойтись каким-нибудь недоброкачественным описанием, вроде «нечто между «tribe» (племя) и «race» (раса)».
В Америке главное этническое понятие не «национальность», а «раса». По традиционному американскому представлению, в США существуют только две расы – белая и черная (может быть, и красная, но она всегда была как-то на окраине). Правда, новые волны иммиграции из Латинской Америки и из Азии заставляют американцев пересмотреть это: может быть, рас все-таки четыре или пять, или, пожалуй, даже шесть. Теперь у нас живут не черные и белые, а черные, белые, коричневые, красные, желтые и какие-то еще – пока без ясного цвета. Мы в общем догадываемся что «коричневые» – допустим, мексиканцы, арабы и индусы - относятся к разным нациям, но редко кто вдается без нужды в эти тонкости.
В Америке смешно представить себе ситуацию, в которую я попал в Москве. Не будет же хозяин спрашивать: «А кто Вы по расе?». Что, не видно, что ли? В Америке все становятся или белыми, или черными, все внешне похожие друг на друга национальности перемешиваются. Что же до твоей расы, тебе некуда деться – спрашивать, в общем-то, не надо.
Предрасположение думать о национальностях, а не о расах более свойственно многонациональным государствам, как СССР или европейским империям прошлого века, чем современным принимающим иммигрантов странам. В многонациональной империи ассимиляция – не первый приоритет постольку, поскольку все народы продолжают жить на своих традиционных территориях, и в результате гражданам колонизирующей державы не кажется, что другие народы вторгаются в их культурное пространство. Однако иммигранты вторгаются в это пространство, и если они получают гражданство, они даже могут влиять на общественную жизнь страны через ее учреждения. В таких государствах, как большинство стран западной Европы и Северной Америки, нужна какая-нибудь официальная идеология об ассимиляции. Соответственно, понятие «национальности» становится очень гибким, и его сменяет другое различительное понятие, которое за два-три поколения ассимиляции не изменяется - раса.
Присутствие другой расы может даже служить катализатором ассимиляции для некоторых групп иммигрантов. Во-первых, потому что коренное население становится намного более готово принимать иммигрантов хоть другой национальности, но той же расы. Обращает на себя внимание пример Франции, где присутствие значительного населения арабов побудило «les français de souche» (французы не только по гражданству, а также по национальности) положительно относиться к «хорошей» (католической и белой) иммиграции из Испании и, теперь, из Польши. Соответственно, присутствие второй расы ускоряет желание самых иммигрантов интегрироваться в коренное население. То есть, вторая раса становится конституирующей «другой», по отношению к которой иммигранты самоопределяются. Известно, что в Америке 19-го и первой половины 20-го века европейские иммигранты (ирландцы, евреи, итальянцы) часто были среди тех, кто относился к черному населению хуже всех. Как бы это ни было иронично и иногда трагично, это было благом для ассимиляции, потому что благодаря этому иммигранты чувствовали себя не, допустим, ирландцами, окруженными американцами, а скорее белыми по отношению к черным.
Я подозреваю, что понятие «национальности» в России ослабнет и его заменит что-то вроде «расы». Не совсем, конечно. Америка - крайний случай, но Россия сейчас совершает переход от многонациональной империи в принимающее иммигрантов государство. Если посмотреть на демографию России, она не может не принимать иммигрантов, если хочет развиваться и продолжать играть ведущую роль в мировой политике. По данным РАН, для того чтобы сохранять нынешнюю численность населения страны, России нужно 700.000 иммигрантов в год. Само собой разумеется, что не все они будут из славянских стран. И многим русским, как уже сейчас заметно в Москве, будет казаться, что другие национальности вторгаются в их культурное пространство. Это, естественно, вызовет антииммигрантские чувства (по данным ВЦИОМ, доля россиян, полностью или частично согласных с идей «Россия для русских», возросла от 46% в 1998 г. до 60% в 2001 г., причем только 85% опрошенных были русскими).
Русские, особенно в больших городах, станут смотреть положительно на некоторые группы иммигрантов – и не только на украинцев. Возможно, со временем окажется актуальным «расовое» отличие армян, грузин и азербайджанцев от таджиков, китайцев и вьетнамцев. Можно также ожидать образования «национальных районов» в российских городах, как уже произошло в Европе и в Северной Америке. Однако все равно принимать иммигрантов – нелегко. Я, признаться, рад, что особенности истории моей страны не делают эту проблему столь же острой, ибо проблема эта очевидно станет одной из самых больных в 21-го веке.
